все трое встретились в отделении. — Элизабет поставила воду на газ, чтобы сварить кофе, и уснула. Во всяком случае, именно это она рассказала.

— Вот видите, — сказала докторесса.

— Ничего я не вижу, — возразил патрон. — В конечном счете никто не знает, что же на самом деле произошло. Может быть, кастрюлька уже стояла на газовой плите. Раз Элизабет решила отравить себя газом, зачем бы она стала снимать кастрюльку?

— Но она же вам все объяснила, — заметила докторесса.

— После представления, которое она нам устроила и всех до смерти перепугала, нет ничего удивительного, что она старается нас уверить, будто все произошло из — за кастрюльки. И не забывайте, пожалуйста, что в этой стране человек, покушавшийся на самоубийство, автоматически отправляется на лечение в психбольницу. Подобная перспектива никому не улыбается.

— Вам очень нравится версия самоубийства? — спросила патрона докторесса.

— Мне бы хотелось, чтобы Хавеля единственный раз в жизни помучили угрызения совести, — ответил, смеясь, патрон.

Раскаяние Хавеля.

В ничего не значащем замечании патрона нечистая совесть Хавеля сумела расшифровать скрытый упрек, который ей сделало провидение незаметно для других.

— Патрон прав, — сказал он. — Может быть, это не было попыткой самоубийства, а может быть, и было. Впрочем, откровенно говоря, я не упрекаю Элизабет за это. Скажите, найдется ли в жизни хоть что — нибудь, что сделало бы самоубийство в принципе недопустимым? Любовь? Или дружба? Уверяю вас, дружба так же непрочна, как и любовь, и на ее основе нельзя создать ничего. Может быть, самолюбие? Как бы мне этого хотелось. Патрон, — с жаром сказал Хавель, и это прозвучало как раскаяние, — клянусь тебе, патрон, я сам себе противен.

— Господа, — сказала с улыбкой докторесса, — если это вам скрасит жизнь и спасет ваши души, будем считать, что Элизабет и в самом деле хотела покончить жизнь самоубийством. Договорились?

Happy end.

— Хватит об этом, — сказал патрон. — Давайте — ка сменим тему. Ваши речи загрязняют чудесную атмосферу сегодняшнего утра! Я на пятнадцать лет старше вас. Я несчастлив, потому что я счастлив в браке, и значит, не могу развестись. И я несчастлив в любви, потому что женщина, которую я люблю, не кто иная, как вот эта пани! И, однако, я счастлив в этом мире!

— Очень, очень хорошо, — сказала докторесса патрону с непривычной нежностью и взяла его за руку. — И я тоже счастлива в этом мире.

В этот момент к ним подошел Флейшман и сказал:

— Я только что видел Элизабет. Это все — таки необыкновенно порядочная девушка. Она никого не винит и всю ответственность взяла на себя.

— Ну, вот видите, как все хорошо, — сказал, смеясь, патрон. — А то еще немного, и Хавель бы всех нас толкнул на самоубийство.

— Вне всякого сомнения, — сказала докторесса и подошла к окну. — Сегодня опять будет чудесный день. Небо просто необыкновенно голубое. Что вы об этом думаете, Флейшман?

Несколько минут назад Флейшман почти упрекал себя за то, что лицемерно отделался букетом роз и несколькими нежными словами, но теперь он похвалил себя за рассудительность. Он уловил поданный докторессой знак и понял его. Романтическая история возобновилась с того самого места, на котором ее прервал вчера запах газа, помешавший свиданию Флейшмана и докторессы. И Флейшман не мог помешать себе улыбнуться докторессе, несмотря на ревнивый взгляд патрона.

Итак, история продолжилась с того самого места, на котором остановилась вчера, но Флейшман уверен, что с тех пор он стал значительно старше и сильнее. Он пережил любовь великую, как смерть. Он чувствует, как в его груди поднимается и растет волна, и она выше и мощнее всех, какие он до этого испытал. Ибо то, что так сладко возбуждает и волнует его, — это смерть, смерть, которой его одарили, прекрасная и дающая силы смерть.

Перевела с французского Елена Румильяк