шитьем матери, вдыхая нежный аромат лимонной вербены, слушая, как шуршит ее шелковое платье, чувствуя на своей щеке ласковое прикосновение ее мягкой ладони.
Эллин похудела, постоянно была теперь чем-то озабочена и с утра до позднего вечера — даже когда вся усадьба погружалась в сон — оставалась на ногах. Требования интендантских уполномоченных Конфедерации росли из месяца в месяц, имение должно было их выполнять, и задача эта легла на плечи Эллин. Даже Джералду впервые за много лет пришлось заняться хозяйством, ибо найти управляющего на место Джонаса Уилкерсона оказалось невозможным, и Джералд сам объезжал верхом свои владения. Теперь у Эллин хватало времени лишь на то, чтобы, наскоро поцеловав дочь, пожелать ей спокойной ночи; Джералд целыми днями пропадал в поле, и Скарлетт скучала дома одна. Даже у сестер были теперь свои заботы. Сьюлин и Фрэнк Кеннеди нашли наконец «общий язык», и Сьюлин напевала «Когда войне придет конец» с таким лукавым видом, что это порядком бесило Скарлетт, а Кэррин утопала в мечтах о Брейте Тарлтоне, и с ней ни о чем невозможно было поговорить.
Словом, хотя Скарлетт всегда с радостью предвкушала поездку домой, она не испытывала огорчения, когда почта доставляла неизбежное письмо, в котором тетушка Питти и Мелани заклинали ее возвратиться в Атланту. Эллин же в этих случаях всегда вздыхала, опечаленная мыслью о разлуке со старшей дочерью и своим единственным внуком.
— Я понимаю, что нельзя быть такой эгоистичной и удерживать тебя здесь, когда твоя помощь нужна в Атланте раненым, — говорила она. — Только… только обидно, моя дорогая, что я так и не выкроила времени спокойно побеседовать с тобой. Я как-то даже не успела почувствовать, что ты все та же, моя маленькая дочурка, а теперь уже надо расставаться.
— Я всегда, всегда буду вашей маленькой дочуркой, — говорила Скарлетт и прятала лицо на груди Эллин, чувствуя внезапно вспыхнувшие угрызения совести. Она не могла признаться матери, что не уход за ранеными конфедератами, а танцы и поклонники влекут ее назад в Атланту. Теперь она уже многое утаивала от Эллин. Но самым главным секретом было то, что Ретт Батлер стал довольно частым гостем в доме тетушки Питтипэт.
Это тянулось уже не первый месяц: всякий раз, приезжая в город, Ретт Батлер неизменно появлялся в их доме, увозил Скарлетт кататься в коляске, сопровождал ее на танцы и благотворительные базары и поджидал у ворот госпиталя, чтобы отвезти домой. Она уже перестала бояться, что он выдаст кому-нибудь ее секрет, и все же в каком-то уголке мозга гнездилась беспокойная мысль: он ведь знает всю правду про нее и Эшли, — она предстала перед ним в самом непрезентабельном виде. И эта мысль заставляла Скарлетт прикусить язык, когда капитан Батлер начинал ее раздражать. А раздражал он ее нередко.
Ему было уже за тридцать, и она чувствовала себя с ним беспомощной, словно ребенок: ей не удавалось командовать им, как всеми прочими своими поклонниками, которые обычно были примерно одного с ней возраста. А он всегда держался так, будто ничто не могло задеть его за живое, многое же просто забавляло; когда ему удавалось разозлить ее до такой степени, что она угрюмо замыкалась в себе, это только забавляло его еще больше. Эти искусные подтрунивания приводили ее порой в такую ярость, что она уже переставала владеть собой — ведь наряду с обманчиво утонченной внешностью, унаследованной от Эллин, ей достался в удел и бешеный ирландский нрав ее папаши. Прежде она никогда не давала себе труда обуздывать свой гнев — разве что в присутствии Эллин. И теперь ей стоило мучительных усилий удерживать готовое слететь с языка крепкое словечко из страха перед иронической усмешкой Ретта. Если бы ей удалось хоть раз заставить его тоже потерять самообладание, она, быть может, не ощущала бы так остро его превосходства над собой.
После какой-нибудь очередной словесной дуэли — а Скарлетт почти никогда не выходила из них победительницей — она заявляла Ретту Батлеру, что он невыносим, дурно воспитан, не джентльмен и она не желает больше его видеть. Но проходило какое-то время, он возвращался в Атланту, наносил, как доложено, визит тетушке Питти и подчеркнуто церемонно преподносил Скарлетт коробку шоколадных конфет, привезенных из Нассау. Или успевал, всех опередив, абонировать для нее кресло на музыкальном вечере, или пригласить на танец на балу, и его беззастенчивое ухаживание в конце концов начинало так ее забавлять, что она, смеясь, прощала ему прошлые прегрешения до тех пор, пока он не совершал новых.
И хотя его манера себя держать раздражала ее неимоверно, она все с большим нетерпением ждала его посещений. Было в нем что-то отличавшее его от всех других мужчин; что-то необъяснимо для нее самой притягательное и странно волнующее крылось в едва уловимой грации его движений, и когда высокая, широкоплечая фигура внезапно вырастала в дверях, Скарлетт всем телом ощущала его появление, словно ожог, а в холодной, неприкрыто-нагловатой усмешке его темных глаз таилось нечто заставлявшее ее подчиняться ему против воли.
«Право, можно подумать, что я в него влюблена, — с испугом думала Скарлетт. — Но я же вовсе не люблю его — непонятно, что со мной творится!» Однако тревожное, волнующее чувство не проходило. Когда Ретт Батлер, принося с собой раздражающее ощущение мужского превосходства, наведывался к тетушке Питтипэт, ее упорядоченный дом с его женственной, изнеживающей атмосферой начинал казаться тесным, обветшалым и немного старомодным. И Скарлетт была не единственным человеком в этом доме, на кого визиты капитана Батлера производили необычное воздействие, ибо тетушка Питтипэт всякий раз при его появлении впадала в неописуемое волнение.
Тетушка Питтипэт, разумеется, прекрасно понимала, что Эллин не может одобрить знакомства капитана Батлера со своей дочерью и было бы недопустимым легкомыслием закрывать глаза на то, что человека этого не принимают ни в одном из хороших домов Чарльстона, но тем не менее, выслушивая его комплименты или протягивая ему для поцелуя руку, она проявляла не больше твердости духа, чем муха, летящая на запах меда. К тому же он — рискуя, по его словам, жизнью — обычно привозил ей из Нассау различные маленькие сувениры: пакетики с булавками и иголками, пуговицы, катушки шелковых ниток и шпильки для волос. Все эти мелкие предметы стали теперь почти недоступной роскошью: дамы закалывали волосы деревянными, выструганными ножом шпильками ручного изготовления и носили пуговицы из обтянутых материей желудей, и у тетушки Питти не хватало моральной стойкости отказаться от таких даров. Самый вид пакета с каким-нибудь сюрпризом доставлял ей такую детскую радость, что не вскрыть этот пакет она была просто не в силах. А вскрыв, конечно, уже не могла не принять подарка. А приняв, уже не находила в себе достаточного мужества, чтобы сказать дарителю, что его репутация не позволяет ему наносить визиты трем одиноким женщинам, лишенным мужской опеки. Более того: всякий раз при появлении капитана Батлера тетушка Питти начинала ощущать потребность в такой опеке.
— Никак не пойму, что в нем такого, — со вздохом беспомощно говорила она. — Но мне почему-то кажется, что я.., вернее, что он мог бы быть очень милым, привлекательным человеком, если бы… если бы я не чувствовала, что он, в общем-то, в глубине души не уважает женщин.
Мелани была шокирована: после того как капитан Батлер выкупил ее обручальное кольцо, она считала его на редкость деликатным и тонко воспитанным джентльменом. Он всегда был исключительно предупредителен но отношению к ней, она же держалась с ним несколько стесненно — главным образом потому, что c детства была очень застенчива в обществе мужчин; к тому же она втайне испытывала к нему жалость, что немало позабавило бы капитана Батлера, догадайся он об этом. Она прониклась убеждением, что он потерпел крушение на романтической почве и это его ожесточило, а любовь хорошей женщины могла бы его возродить. В своей мирной, лишенной треволнений жизни Мелани не приходилось лицом к лицу сталкиваться с пороком, и ей трудно было поверить, что он существует. Доходившие до нее сплетни о Ретте Батлере и некоей девушке из Чарльстона не могли не шокировать ее, но она не очень-то им верила, и, вместо того чтобы отвратить ее от этого человека, они приводили лишь к тому, что она, преодолевая свою застенчивость и негодуя на ужасную несправедливость света, становилась к нему еще внимательнее.
Скарлетт же в душе была согласна с тетушкой Питти. Она тоже была уверена, что женский пол не пользуется уважением капитана Батлера — хотя, быть может, он и делал исключение для Мелани. Скарлетт всегда чувствовала себя раздетой, когда он окидывал ее оценивающим взглядов от макушки до пят. О, она сумела бы поставить его на место, произнеси он при этом хоть слово. Но он просто смотрел, и она читала в его откровенно дерзком взгляде, что он считает всех женщин как бы своей собственностью и видит их назначение в том, чтобы доставлять ему наслаждение, ежели он этого пожелает. И только когда он смотрел на Мелани, взгляд его выражал другое. Это уже не был холодно-оценивающий взгляд, в нем не таилось
