напужалась, что каждую минуту падала в обморок? Не я, что ли, привез ее обратно в Атланту и всю дорогу берег и ее, и серебро ейного папеньки? — Произнося эту свою защитительную речь, дядюшка Питер вытянулся во весь рост. — Так я ж не о том — мне что, трудно разве о ней позаботиться? Я о том, как на это поглядят.
— На что — на это.., кто поглядит?
— А люди — вот я о чем толкую. Как люди поглядят на то, что мисс Питти живет одна. Люди нехорошее говорят про незамужних дам, которые живут сами по себе, — провозгласил дядюшка Питер, и всем стало ясно, что тетушка Питтипэт в его глазах осталась все той же хорошенькой шестнадцатилетней девушкой, репутацию которой необходимо было защищать от злых языков. — Л я не хочу, чтобы ее имя трепали в городе. Нет, мэм. И не хочу я, чтобы она пускала в дом постояльцев, лишь бы не жить одной. Так я ей и сказал. «Нет, — сказал я, — не бывать этому, покамест живы ваши единокровные». Только, видать, кровные-то родственнички отворачиваются. Мисс Питти — она совсем как дитя малое и…
При этих словах Скарлетт и Мелани совсем зашлись от смеха и, громко всхлипнув, опустились на ступеньки крыльца. Наконец Мелани утерла слезы, набежавшие от смеха на глаза.
— Бедный дядюшка Питер! Не сердись, что я смеялась. Мне, право, стыдно. Прости меня! Но мы, Скарлетт и я, никак не можем вернуться сейчас домой. Может быть, в сентябре, когда снимем урожай хлопка, я и вернусь. Неужели тетушка заставила тебя проделать весь этот путь для того только, чтобы привезти нас домой на этом тощем животном?
Тут у дядюшки Питера внезапно отвалилась челюсть и на черном морщинистом лице изобразилось смущение и испуг. Оскорбление выпяченная нижняя губа вернулась в обычное положение с таким же проворством, с каким черепаха втягивает голову в спасительный панцирь.
— Мисс Мелли, видать, стар я стал, гляди-ка, из ума вон, зачем она меня послала, а ведь дело-то важное. Письмо привез вам. Мисс Питти не хотела доверить его почте, никому не могла доверить, окромя меня…
— Письмо! Мне? От кого?
— Да дело-то такое, хм… Мисс Питти, значит, говорит мне:
«Питер, ты как-нибудь поаккуратней сообщи об этом мисс Мелли» — а я и говорю…
Мелли поднялась со ступенек, прижав руки к груди.
— Эшли? Эшли? Он умер?
— Нет, мэм! Нет! — со всей мочи завопил дядюшка Питер, и голос его сорвался. Он судорожно рылся в нагрудном кармане своей рваной куртки. — Жив он! Вот оно — письмо! Он домой возвращается. Он… Боже милостивый, держи ее, Мамушка! Дайте-ка я…
— Убери свои руки, старый осел! — загремела Мамушка, подхватывая сомлевшую Мелани и не давая ей упасть. — Ах ты, благочестивый старый осел! «Сообщи ей поаккуратней!» Порк, бери ее за ноги. Мисс Кэррин, подержите ей голову. Давайте положим ее на диван в гостиной.
Все, кроме Скарлетт, суетились вокруг потерявшей сознание Мелани, все что-то испуганно восклицали, кто-то побежал за водой и подушками, и на дорожке перед домом остались только Скарлетт и дядюшка Питер. Скарлетт стояла, ошеломленно глядя на старого негра, беспомощно размахивавшего письмом. Его черное старческое лицо жалобно сморщилось, словно у ребенка, которого распекает мать, от чувства собственного достоинства не осталось и следа.
В первые мгновения Скарлетт не могла двинуться с места, не могла произнести ни слова, и, хотя в мозгу ее звенело: «Он жив! Он возвращается домой!», она не ощущала ни радости, ни волнения — ничего, кроме потрясения и оцепенелости. Голос дядюшки Питера — жалобный, молящий — доносился к ней откуда-то издалека:
— Мистер Уилли Бэрр из Мейкона — он нашим сродни — привез мисс Питти письмо-то. Мистер Уилли был в одной тюрьме с мистером Эшли. Мистер Уилли раздобыл лошадь и добрался быстро. А мистер Эшли — тот идет пешком…
Скарлетт выхватила у него письмо. Она узнала почерк мисс Питти, и письмо было адресовано Мелани, но это не породило в Скарлетт ни секундного колебания. Она разорвала конверт, и записочка мисс Питти упала на землю. Кроме записки, в конверте был еще сложенный в несколько раз листок бумаги — засаленный, замызганный от пребывания в грязном кармане, обтрепанный по краям. Рукою Эшли на нем была сделана надпись: «Миссис Джордж Эшли Уилкс, через мисс Сару-Джейн Гамильтон, Атланта или Двенадцать Дубов, Джонсборо, Джорджия».
Дрожащими пальцами Скарлетт развернула листок и прочла:
«Любимая, я возвращаюсь домой, к тебе…» Слезы заструились по ее лицу, и она не могла прочесть больше ни строчки, а сердце заколотилось так, что ей казалось — сейчас оно разорвется от переполнявшей его радости. Прижав письмо к груди, она взлетела на крыльцо и — через холл, мимо гостиной, где все обитатели дома хлопотали, мешая друг другу, вокруг лежавшей в обмороке Мелани, — вбежала в маленький кабинетик Эллин. Захлопнув за собой дверь, она заперла ее на ключ и бросилась на старую софу, плача, смеясь, прижимая к губам письмо.
«Любимая, — шептала она, — я возвращаюсь домой, к тебе».
Здравый смысл подсказывал всем, что Эшли — если только ему не удастся отрастить крылья — не сможет добраться из Иллинойса в Джорджию раньше как через несколько недель, если не через несколько месяцев, и тем не менее, стоило какому-нибудь солдату показаться в глубине подъездной аллеи, как у каждого начинало бешено колотиться сердце. Любое бородатое пугало могло обернуться Эшли. А если даже это был не Эшли, то кто-то мог принести весть о нем или письмо от тетушки Питти с известием об Эшли. И все население дома — и белое, и черное, — заслышав звук шагов, выбегало на крыльцо. Вид человека в военной форме заставлял каждого бросаться с выгона, с хлопкового поля, от поленницы дров ему навстречу. На какое-то время после получения письма работы на плантации почти остановились. Никто не хотел оказаться вне дома, когда появится Эшли, а меньше всех — Скарлетт.
И конечно, она не могла требовать от других, чтобы они занимались своими делами, когда сама забросила все.
Но шли недели, а Эшли все не было, и не приходило больше никаких о нем вестей, и жизнь на плантации понемногу вошла в обычную колею. Сердечной тоске и напряженному ожиданию тоже ведь положен свой предел. Однако в душу Скарлетт мало-помалу закрался тревожный страх, что с Эшли случилась какая-то беда по дороге. Рок-Айленд так далеко, а из тюрьмы он мог выйти слабым и больным. Денег у него нет, и край, через который лежит его путь, исполнен ненависти к конфедератам. Если бы только знать, где он находится, она послала бы ему денег, послала бы все до последнего пенни, заставила бы голодать всю семью, лишь бы он мог быстрее вернуться домой на поезде. «Любимая, я возвращаюсь домой, к тебе». В первые мгновения неистовой радости, когда ее глазам предстали эти строки, они означали для нее лишь одно: Эшли возвращается домой, к ней. Затем, поостыв, она поняла, что Эшли возвращается не к ней, а к Мелани. К Мелани, которая бегает по дому, распевая от радости словно птичка. И временами у Скарлетт мелькала горькая мысль: а ведь Мелани могла умереть в Атланте от родов! Все бы так превосходно устроилось тогда. По истечении приличествующего срока она могла бы выйти замуж за Эшли и стать доброй мачехой малютке Бо. И когда нечто подобное приходило ей на ум, она уже не спешила испросить у господа прощения, не пыталась уверить его, что у нее не было ничего такого в мыслях. Она утратила страх перед господней карой.
Солдаты забредали в дом по одному, по двое, дюжинами, и все — голодные. Скарлетт в отчаянии говорила себе, что даже нашествие саранчи было бы не столь страшно. Она проклинала старый обычай гостеприимства, укоренившийся в эпоху процветания Юра, обычай, согласно которому ни одного заезжего человека — будь он благородного или простого сословия — нельзя отпустить дальше в путь, не накормив » его самого, и его лошадь, не предоставив ему ночлега и не выказав должного радушия. Скарлетт понимала, что прежний уклад жизни канул в прошлое навеки, но все остальные обитатели Тары не могли этого понять, не понимали этого и солдаты, и каждый из них был принят в доме как долгожданный гость.
И поток мимо бредущих не иссякал, а сердце Скарлетт ожесточалось. Солдаты поедали съестные запасы, заготовленные на несколько месяцев впрок, поедали овощи, выращивая которые она гнула спину, продукты, для приобретения которых ей пришлось покрыть не одну милю. Продукты эти добывались с великим трудом, а деньги в бумажнике янки таяли быстро. Сейчас в нем осталось уже всего несколько зеленых бумажек и только две золотые монеты. Почему должна она кормить всю эту ораву голодных
