направилась обратно к козлам, но, внезапно почувствовав дурноту, пошатнулась и ухватилась за край повозки.

Мелани открыла глаза, увидела стоявшую возле нее Скарлетт и прошептала:

— Дорогая.., мы уже дома?

Дома! Жаркие слезы навернулись у Скарлетт на глазах при звуках этого слова. Дома! Мелани не понимает, что нет больше никакого дома, что они совершенно одни в одичалом, обезумевшем мире.

— Нет еще, — сказала она насколько могла спокойнее, несмотря на стоявший в горле комок, — но скоро приедем. Сюда забрела корова, и теперь для тебя и для маленького будет молоко.

— Несчастный малютка… — прошептала Мелани. Рука ее потянулась было к младенцу и тут же бессильно упала.

Чтобы снова взобраться на козлы, потребовалось немало усилий, по наконец Скарлетт справилась и с этой задачей и взяла вожжи. Лошадь стояла, свесив голову, и не трогалась с места. Скарлетт безжалостно стегнула ее хворостиной. «Бог меня простит, — промелькнуло у нее в голове, — за то, что я бью это измученное животное. А не простит, что поделаешь». В конце концов, до Тары осталось каких-нибудь четверть мили, а там лошадь может тут же лечь хоть прямо в оглоблях.

Наконец лошадь медленно тронулась с места, повозка заскрипела, а корова при каждом шаге издавала горестное мычание. Голос несчастного животного так действовал Скарлетт на нервы, что она уже готова была остановить повозку и отвязать корову. Какой, в конце концов, толк от коровы, если они не найдут ни одной живой души на плантации? Сама она не умела доить, да если бы и умела, разве корова подпустит сейчас к своему больному, набухшему вымени! Нет, раз у нее есть корова, надо ее сохранить. Быть может, это единственное, что принадлежит ей на всей земле.

Глаза Скарлетт затуманились, когда они приблизились к невысокому пологому холму, за которым лежала Тара. И тут сердце ее упало. Околевающему животному никак, конечно, не одолеть подъема на холм. Когда-то этот склон казался ей таким пологим, подъем таким легким — она галопом взлетала на холм на своей быстроногой кобыле. Откуда взялась теперь эта крутизна? Лошадь нипочем не потянет наверх груженую повозку.

Она устало слезла с козел и взяла лошадь под уздцы.

— Вылезай, Присси, — скомандовала она, — и бери Уэйда! Неси его или заставь идти. А маленького положи возле мисс Мелани.

Уэйд засопел носом, расхныкался, и Скарлетт с трудом разобрала:

— Темно… Я боюсь… Темно…

— Мисс Скарлетт, я не могу пешком, ноги стерты. Пальцы вон из башмаков вылезают… От меня с Уэйдом какая тяжесть…

— Вылезай! Вылезай сейчас же, пока я тебя силком не вытащила! А тогда берегись — оставлю тебя здесь одну, в темноте. Ну, живо!

Присси взвыла, вглядываясь в лесную тьму по обеим сторонам дороги, словно боясь, что — выйди она из своего укрытия в повозке — и деревья надвинутся на нее и задушат. Но все же ей пришлось положить младенца рядом с Мелани, спуститься на землю и, приподнявшись на цыпочки, вытащить из повозки Уэйда. Мальчик заплакал и прижался к своей няньке.

— Уйми его, я не могу этого слышать, — сказала Скарлетт, взяла лошадь под уздцы и потянула за собой. — Ну же, Уэйд, будь маленьким мужчиной, перестань реветь, не то я сейчас тебя отшлепаю.

«И зачем только господу богу понадобилось создавать детей! — со злостью подумала она, когда на неровной дороге у нее подвернулась нога. — На что они — эти бессмысленные, нудные, вечно требующие заботы существа, которые только и делают, что путаются под ногами?» Измученная до предела, она не испытывала жалости к испуганному ребенку, ковылявшему рядом с Присси, ухватив ее за руку, и не переставая шмыгавшему носом, не испытывала ничего, кроме недоумения: как могло случиться, что она его родила? И еще большее изумление порождала в ее утомленном мозгу мысль о том, что она когда-то была женой Чарльза Гамильтона.

— Мисс Скарлетт, — зашептала Присси, хватая ее за руку. — Не надо ходить в Тару. Их там нету. Они все ушли. А может, померли. И моя мамка небось, и все…

Этот отголосок ее собственных мыслей окончательно взбесил Скарлетт, и она оттолкнула цеплявшуюся за нее руку.

— Давай сюда Уэйда. А сама оставайся. Сиди здесь.

— Ой нет, нет!

— Тогда замолчи!

До чего же медленно тащится эта кляча! Рука Скарлетт стала мокрой от стекавшей изо рта лошади слюны. Внезапно ей вспомнился обрывок песенки, которую она распевала когда-то с Реттом:

Следующей строчки она не помнила. «Еще шаг, еще шаг, — жужжало у нее в мозгу, — по дорогам брести…» Но вот они поднялись на перевал и увидели внизу, вдали, дубы усадьбы Тара — высокие темные кущи, возносившиеся к потемневшему небу. Скарлетт напряженно всматривалась — не мелькнет ли где в просвете ветвей огонек. Но всюду было темно.

«Там нет никого, — подсказало ей сердце, и свинцовая тяжесть сдавила грудь. — Никого!» Она направила лошадь в подъездную аллею, и ветви кедров, сомкнувшись над головой, погрузили все в полночный мрак. Вглядываясь во тьму, напрягая зрение, она увидела впереди… Увидела? Уж не обманывают ли ее глаза? Меж деревьев неясно проглянули светлые стены дома. Ее дома! Ее родного дома! Дорогие ее сердцу белые стены, окна с развевающимися занавесками, просторные веранды — неужели и вправду все это встанет сейчас там, впереди, из темноты? Или милосердная ночь просто не спешит открыть ее глазам такую же страшную картину разорения, как та, какую она видела в поместье Макинтошей?

Казалось, аллее не будет конца, и лошадь, сколько ни тянула Скарлетт ее за уздцы, упрямо замедляла шаг. Скарлетт впивалась глазами во мрак. Ей показалось, что она видит неразрушенную крышу. Неужели… Неужели… Нет, конечно, ей это просто почудилось. Война же не пощадила ничего, не могла она пощадить и их дом, хоть он был построен на века. Война не могла миновать их жилище.

Но туманные очертания начинали вырисовываться яснее. Скарлетт сильнее потянула лошадь вперед. Да, белые стены отчетливо проглянули из темноты. Не обугленные, не опаленные огнем. Тара уцелела! Ее родной очаг! Скарлетт отпустила уздечку и ринулась к дому, раскинув руки, словно стремясь заключить его в объятия. И тут она увидела какую-то тень: выступив из мрака, тень остановилась на ступеньках крыльца. Значит, дом не безлюден. В нем, кто-то есть!

Крик радости, готовый сорваться с ее губ, внезапно замер. Дом был странно темен, странно тих, а фигура на ступеньках неподвижна и безмолвна. Что-то было не так. Не так, как прежде. Дом стоял целый, нетронутый, но от него веяло такой же жуткой мертвой тишиной, как от всего лежавшего в руинах края. Но вот темная фигура на ступеньках пошевелилась. И неспешно, тяжело стала спускаться вниз.

— Папа? — хрипло прошептала Скарлетт, все еще не веря своим глазам. — Это я — Кэти-Скарлетт. Я вернулась домой.

Джералд молча, медленно, словно лунатик, направился на ее голос, волоча негнущуюся ногу. Он подошел совсем близко и стал, оцепенело глядя на нее — так, словно ему мнилось, что он видит ее во сне. Он протянул руку и положил ей на плечо. Скарлетт почувствовала, как дрожит его рука: казалось, он медленно пробуждался от какого-то тягостного сна и постепенно начинал осознавать происходящее.

— Дочка, — проговорил он как бы через силу. — Дочка.

И умолк.

«Боже, да он же совсем старик!» — пронеслось у Скарлетт в голове.

Плечи Джералда, никли сутуло. В лице, которое Скарлетт лишь смутно различала в полумраке, — ни следа былой, бьющей через край жизненной силы; в глазах, смотревших сейчас на нее в упор, — почти такое же отупело-испуганное выражение, как у маленького Уэйда. Перед ней стоял дряхлый старичок, развалина.

Страх перед чем-то невидимым сжал ее сердце, наползая на нее оттуда, из мрака, и она стояла и смотрела на отца онемев, с тысячей невысказанных вопросов на устах.

Из повозки — в который уже раз — донесся слабый жалобный плач, и Джералд с усилием стряхнул с себя оцепенение.