подстрелите при этом нашу клячу.

— Я… У меня есть оружие, — прошептала Скарлетт, сжимая в руке лежавший у нее на коленях пистолет и твердо зная, что даже перед лицом смерти побоится спустить курок.

— Есть оружие? Откуда вы его взяли?

— Это Чарльза.

— Чарльза?

— Ну да, Чарльза — моего мужа.

— А у вас в самом деле был когда-то муж, малютка? — негромко проговорил Ретт и рассмеялся.

Хоть бы уж он перестал смеяться! Хоть бы скорее увез ИХ отсюда!

— А откуда же, по-вашему, у меня ребенок? — с вызовом спросила она.

— Ну, муж — это не единственная возможность…

— Замолчите и поезжайте быстрей! Но он внезапно натянул вожжи, почти у самой улицы Мариетты, возле стены еще не тронутого огнем склада.

— Скорей же! — Это было единственное, о чем она могла думать: — Скорей! Скорей!

— Солдаты! — произнес он.

Они шли по улице Мариетты, мимо пылающих зданий, шли походным строем, насмерть измученные, таща как попало винтовки, понуро опустив головы, уже не имея сил прибавить шагу, не замечая ни клубов дыма, ни рушащихся со всех сторон горящих обломков. Шли ободранные, в лохмотьях, неотличимые один от другого, солдаты от офицеров, — если бы у последних обтрепанные поля шляп не были пришпилены к тулье кокардой армии конфедератов. Многие были босы, у кого голова в бинтах, у кого рука. Они шли, не глядя по сторонам, безмолвные как привидения, и лишь топот ног по мостовой нарушал тишину.

— Поглядите на них внимательно, — услышала Скарлетт голос Ретта. — Потом будете рассказывать своим внукам, что видели арьергард Нашей Великой Армии в момент ее отступления.

Внезапно она почувствовала к нему острую ненависть — такую всепоглощающую, что на какой-то миг это чувство заглушило даже страх — жалкий, презренный страх, как показалось ей в эту минуту. Она знала, что и ее собственная безопасность, и безопасность всех остальных — тех, кто там, у нее за спиной в этой повозке, — в его руках, и только в его, и все же она не могла не испытывать к нему ненависти за издевательские слова об этих несчастных в лохмотьях. Промелькнула мысль о мертвом Чарльзе, об Эшли, который, быть может, тоже уже мертв, о всех веселых, храбрых юношах, гниющих в наспех вырытых могилах, и она забыла, что сама когда-то называла их про себя дураками. Она не произнесла ни слова, только в бессильном бешенстве поглядела на Ретта, и взгляд ее горел ненавистью и презрением.

Уже проходили последние ряды колонны, когда какая-то маленькая фигурка с волочащейся по земле винтовкой покачнулась и стала, глядя вслед уходящим. Скарлетт увидела отупевшее от усталости лицо, бессмысленное, как у лунатика. Солдат был не выше ее ростом — не больше, казалось, своей винтовки. И лицо — безусое, перепачканное грязью. «Лет, верно, шестнадцать, — пронеслось у Скарлетт в уме, — верно, из внутреннего охранения, а может, просто сбежавший из дому школьник».

Она продолжала наблюдать за ним, и в этот миг у мальчишки подогнулись колени и он повалился ничком на землю. Двое мужчин молча вышли из последнего ряда колонны и направились к нему. Один — высокий, худой, с черной бородой почти до пояса — все так же молча протянул свою винтовку и винтовку упавшего другому. Затем наклонился и с ловкостью фокусника закинул тело мальчишки себе на плечо. Не спеша, чуть согнувшись под своей ношей, он зашагал следом за удалявшимся отрядом, а мальчишка яростно выкрикивал, точно рассерженный ребенок:

— Отпусти меня, черт бы тебя побрал! Отпусти меня! Я могу идти!

Бородатый не произнес ни слова в ответ и вскоре скрылся за поворотом дороги.

Ретт сидел неподвижно, опустив вожжи, и глядел им вслед. Смуглое лицо его было странно задумчиво. Внезапно раздался треск рушащихся бревен, и узкий язык пламени взвился над кровлей склада, в тени которого стояла их повозка. Огненные вымпелы и стяги торжествующе взвились к небу у них над головой. Дым разъедал ноздри, Уэйд и Присси раскашлялись. Младенец чуть слышно посапывал.

— Боже милостивый, Ретт! Вы что — совсем рехнулись? Чего мы стоим? Гоните! Гоните же скорей!

Ретт, не отвечая, безжалостно хлестнул лошадь хворостиной, и она рванулась вперед. Повозка, дико раскачиваясь из стороны в сторону, опять затряслась по улице Мариетты, пересекая ее наискось. Перед ними открылся недлинный, узкий, похожий на огненное ущелье проулок, который вел к железнодорожным путям. Все здания по обеим его сторонам горели, и повозка ринулась туда. Их обдало испепеляющим жаром, ослепило сверканием тысячи раскаленных солнц, оглушило чудовищным треском и грохотом. Какие-то, подобные вечности, мгновения они находились в центре огненного вихря, затем внезапно их снова обступил полумрак.

Когда они неслись по горящей улице и с грохотом пересекали железнодорожное полотно, Ретт молча, размеренно нахлестывал лошадь. Лицо его было сосредоточенно и замкнуто, мысли, казалось, бродили где- то далеко. И невеселые, как видно, были это мысли — так ссутулились его широкие плечи, так твердо были сжаты челюсти. Жаркий пот струями стекал со лба и щек, но он его словно не замечал.

Он свернул в какую-то боковую улочку, затем в другую, и повозка так пошла колесить из одного узкого проулка в другой, что Скарлетт совершенно утратила всякое представление о том, где они находятся, а рев пожара замер уже далеко позади. И по-прежнему Ретт не произносил ни слова. Только размеренно, методично нахлестывал лошадь. Багровые сполохи огня гасли в небе, и путь беглецов уходил в такой мрак, что Скарлетт рада была бы услышать от Ретта хоть единое слово — даже насмешливое, даже язвительное, обидное. Но он молчал.

Ладно, пусть молчит — все равно она благословляла небо за то, что он здесь и она под его защитой. Хорошо, когда рядом мужчина, когда можно прижаться к нему, почувствовать крепость его плеча и знать, что между нею и безмолвным ужасом, наползающим из мрака, есть он. Даже если он молчит и лишь неотрывно смотрит вперед.

— О, Ретт! — прошептала она, сжимая его руку. — Что бы мы делали без вас! Какое счастье, что вы не в армии!

Он повернулся и посмотрел ей в глаза — посмотрел так, что она выпустила его руку и невольно отшатнулась. В его взгляде не было больше насмешки. Только откровенная злоба и что-то похожее на растерянность. Потом презрительная усмешка искривила его рот, и он отвернулся. Еще долгое время они продолжали ехать в полном молчании, подскакивая на рытвинах, и лишь жалобное попискивание младенца и сопение Присси нарушали тишину, пока Скарлетт, потеряв терпение, не ущипнула служанку со всей мочи, отчего та дико взвизгнула и испуганно примолкла.

Наконец Ретт круто свернул куда-то вправо, и вскоре они выехали на широкую, довольно ровную дорогу. Неясные очертания, каких-то строений стали попадаться все реже и реже, а за ними по обеим сторонам темной стеной стоял лес;

— Вот мы и выбрались из города, — сухо сказал Ретт, натягивая вожжи. — Это основная дорога на Рафэнд-Реди.

— Так поехали же скорей! Не останавливайтесь!

— Пусть это животное немного передохнет, — сказал Ретт и, повернувшись к Скарлетт, спросил с расстановкой выговаривая слова: — Вы твердо решились на этот безумный шаг, Скарлетт?

— На какой?

— Вы no-прежнему хотите пробираться домой? Это же самоубийство. Между вами и Тарой находится армия янки и кавалерия Стива Ли.

О, великий боже! Уж не хочет ли он теперь, после всех чудовищных испытаний, через которые она прошла, отступиться от нее и не везти домой?

— Да, да, конечно, хочу! Ретт, умоляю, поехали скорее! Лошадь не так уж устала.

— Обождите. Ехать по этой дороге до самого Джонсборо нельзя. Она идет вдоль железнодорожного пути. А за железную дорогу к югу от Раф-энд-Реди весь день сегодня шли бои. Вы знаете какие-нибудь другие дороги, небольшие проселки, тропы, которыми можно миновать Раф-энд-Реди и Джонсборо?

— Знаю! — обрадованно воскликнула Скарлетт. — Не доезжая до Раф-энд-Реди есть проселок, он ответвляется от главной дороги на Джонсборо и тянется дальше на много миль. Мы часто катались там верхом. Эта дорога выводит прямо к усадьбе Макинтошей, а оттуда всего миля до Тары.

— Ну что ж. Может быть, вам удастся объехать Раф-энд-Реди стороной. Генерал Стив Ли целый день