умереть!.
Всю следующую неделю Скарлетт в ожидании вестей металась по дому, словно раненое животное, вздрагивала, услыхав стук копыт, опрометью сбегала ночью по лестнице, если какой-нибудь солдат стучался в дверь, но из Тары вестей больше не было, и ей мнилось, будто весь континент, во всю свою ширь, лег между нею и родным домом, хотя она и знала, что до поместья всего двадцать пять миль пыльной дороги.
Почта по-прежнему не работала, и никто не знал, где теперь войска конфедератов и где янки и что они замышляют, и только одно понимали все: тысячи солдат в серых мундирах и тысячи в синих сражаются где-то между Атлантой и Джонсборо. А из Тары не было вестей уже неделю.
Скарлетт достаточно нагляделась в госпитале на тифозных больных и понимала, что может случиться при этой болезни за неделю. Эллин больна, быть может, умирает, а она торчит здесь, в Атланте, с беременной женщиной на руках, и две армии отделяют ее от родного дома. Эллин больна — быть может, умирает.
Но как это могло случиться! Эллин же никогда не хворает. Все это было настолько невообразимо, что выбило почву из-под ног и создавало ощущение зыбкости. Кто угодно мог заболеть, только не она. Эллин ухаживала за больными — и они выздоравливали. Она не может заболеть. Скарлетт рвалась домой. Она рвалась в Тару с отчаянием испуганного ребенка, видящего перед собой лишь одну всегда надежную, тихую пристань.
Домой! В невысокий белый дом с развевающимися белыми занавесками на окнах, с густо поросшей клевером лужайкой, над которой неумолчно гудят пчелы, с маленьким черным сорванцом на ступеньках веранды, деловито охраняющим цветочные клумбы от уток и индюшат, к безмятежному покою красной земли и белоснежных хлопковых плантаций, миля за милей белеющих под солнцем! Домой!
Почему не уехала она домой в начале осады, когда все спасались бегством из города! Ничего бы не случилось, если бы она увезла с собой и Мелани, столько времени еще было впереди!
«О черт бы ее побрал! — в сотый раз подумала Скарлетт. — Почему не могла она уехать с тетей Питти в Мейкон! Ее место там, с ее родными, а вовсе не со мной. Я же ей не кровная родня. Чего она так за меня уцепилась? Уехала бы в Мейкон, а я бы поехала домой, к маме. Даже сейчас, да, даже сейчас я бы еще могла пробраться домой, плюнув на янки, если бы не этот ребенок у нее в животе. Генерал Худ дал бы мне сопровождающего. Генерал Худ очень воспитанный человек, я наверное уговорила бы его дать мне сопровождающего и белый флаг, чтобы я могла пересечь линию фронта. Так нет же — я должна сидеть тут и ждать появления этого младенца!.. О мамочка, мама, не умирай!.. Почему Мелани все никак не может родить? Сегодня же пойду к доктору Миду и спрошу, нет ли какого-нибудь способа ускорить это дело, чтобы я могла уехать домой.., если мне удастся раздобыть сопровождающего. Доктор Мид сказал, что роды будут тяжелые. Боже милостивый, а вдруг она умрет! Вдруг Мелани умрет. Умрет. И Эшли… Нет, об этом нельзя думать, это скверно. Но ведь Эшли… Нет, не хочу об этом думать, его же все равно, наверное, уже нет в живых. И он взял с меня слово, что я позабочусь о ней. Но… но если я не очень буду заботиться о ней и она умрет, а Эшли все еще жив… Нет, я не должна так думать. Это грешно. А я обещала господу быть хорошей, если он не даст маме умереть. Господи, хоть бы этот ребенок родился, наконец! Хоть бы уж я могла выбраться отсюда, уехать домой.., куда угодно, только подальше отсюда!» Она возненавидела этот зловеще притихший город, который так полюбился ей когда-то… Да он и не был похож на ту веселую, бесшабашно веселую Атланту, которая ее очаровала. Эти страшные, погруженные в безмолвие, словно по ним прошла чума, улицы, такие тихие, такие чудовищно тихие после грохота канонады. В шуме боя, в чувстве опасности было что-то бодрящее.
Наступившая тишина таила в себе только безмерный ужас. Город казался населенным призраками — призраками страха, тревоги, воспоминаний. У людей заострились лица, а те солдаты, что попадались Скарлетт на глаза, были похожи на выдохшихся бегунов, которые заставляют себя сделать отчаянный рывок на финишной прямой, когда состязание уже безнадежно проиграно.
Наступили последние дни августа, и стали доходить упорные слухи о жесточайших боях, каких еще не было за все время битвы за Атланту. Бои шли где-то на юге. В городе уже никто не пытался улыбаться или шутить — все напряженно ждали исхода боев. Теперь и здесь все понимали то, что на фронте поняли две недели назад: дни Атланты сочтены; если дорога на Мейкон будет отрезана, Атланта падет.
Утром первого сентября Скарлетт проснулась с гнетущим чувством страха, который поселился в ней накануне вечером, лишь только она опустила голову на подушку. Еще одурманенная сном, она подумала: «Из-за чего я так встревожилась вчера, ложась спать? Да, сражение. Вчера где-то произошла большая битва! Боже мой, кто же победил?» Она сразу села в постели, протирая глаза, и тяжесть снова сдавила ее сердце.
Воздух был душен даже в эти утренние часы, предвещая палящий полуденный зной, — раскаленное солнце в беспощадной, сверкающей синеве небес. Улица за окном безмолвствовала. Ни скрипа колес в тишине, ни топота марширующих ног, подымающих красную пыль. Из соседних домов не доносилось певучих негритянских голосов, из кухонь не тянуло аппетитным запахом утренней стряпни: все соседи, за исключением миссис Мид и миссис Мерриуэзер, уехали в Мейкон. Но и из этих двух домов не долетало ни звука. Дальше, в торговой части улицы, тоже было тихо: магазины и конторы закрыты, заколочены досками, а их владельцы рассыпались по округе с винтовками в руках.
В это утро тишина показалась Скарлетт еще более грозной, чем накануне, чем во все зловеще тихие дни минувшей недели; ей уже не захотелось, как прежде, понежиться, потянуться, зарыться поглубже в подушки, она торопливо поднялась с постели и подошла к окну в надежде увидеть хоть чье-то знакомое лицо, хоть что-нибудь, что могло бы поднять ее дух. Но улица была пустынна. Ей бросилось в глаза, что все еще зеленая листва деревьев пожухла под толстым слоем красной пыли, а цветы перед домом увяли без ухода.
«Гроза!» — подумалось ей, и, как у всякой сельской жительницы, следом пришла с детства привычная мысль: «Да, дождь нам сейчас необходим». Но в следующую секунду она уже поняла: «Дождь? Нет! Какой там дождь! Это пушки!» С бьющимся сердцем она перегнулась через подоконник, ловя ухом далекий гул, стараясь определить, с какой стороны он доносится. Но глухие раскаты были слишком далеки. «О господи! — взмолилась она. — Хоть бы из Мариетты! Или из Декейтера! Или с Персикового ручья! Только бы не с юга! О, лишь бы не с юга!» Она крепче ухватилась за раму окна, напрягая слух. Далекие раскаты стали слышней. И они доносились с южной стороны города.
Пушки с юга! А там, к югу от города, — Джонсборо и Тара и… Эллин!
Может быть, сейчас, сию минуту, янки уже в Таре! Она снова прислушалась, но кровь стучала у нее в висках, заглушая все звуки. Нет, это но из Джонсборо. Стрельба была бы слышна слабее, не так отчетливо: Джонсборо слишком далеко от Атланты. Но янки, должно быть, милях в десяти отсюда по дороге на Джонсборо, может быть, у маленького селения Рафэнд-Реди. Впрочем, оттуда до Джонсборо тоже едва будет десять миль.
Пушки били с юга. Быть может, это был похоронный звон, возвещавший конец Атланты. Но Скарлетт, теряя голову при мысли о грозящей ее матери опасности, понимала лишь одно: стреляют с юга — значит, близко от Тары. Ломая руки, она принялась ходить по комнате из угла в угол, и впервые за всю войну мысль о том, что армия конфедератов может потерпеть поражение, явилась ей во всем сбоем ужасном значении. Сознание, что солдаты Шермана, быть может, подходят к Таре, заставило ее впервые подумать о возможности столь страшного исхода войны, охватить разумом весь ужас происходящего, сделало то, чего не могли сделать ни рев снарядов, от которого разлетались стекла в окнах, ни голод, ни отсутствие одежды, ни сотни умиравших на ее глазах людей. Солдаты Шермана в нескольких милях от Тары! И если даже их побьют, они, отступая, могут выйти к Таре. И куда укрыться тогда Джералду с тремя больными женщинами на руках!
О, если бы только ей очутиться сейчас дома, с ними, пусть бы даже там были янки! Босиком, в ночной рубашке, путавшейся между ног, она металась по комнате, а страшное предчувствие беды все крепло и крепло. Она хочет домой, домой! К Эллин!
Снизу, из кухни, донесся звон посуды: Присси готовила завтрак. Но Бетси, кухарки миссис Мид, не было слышно. Тонкий, пронзительный голос Присси затянул уныло:
— «Еще день, ото дня свою ношу нести…» Ее пение действовало Скарлетт на нервы, печальные слова тревожно бередили душу, и, накинув капот, она выбежала на площадку лестницы, отворила дверь на
