Экодас замешкался у двери настоятеля, собираясь с мыслями. Он любил жизнь в монастыре, тихую и полную добра, с ее часами занятий и размышлений. Ему нравились даже атлетические упражнения: бег, стрельба из лука и борьба на мечах. Он был един с Тридцатью во всем, кроме одного.

Он постучал и толкнул дверь. Золотой свет трех стеклянных ламп заливал комнату, и Дардалион сидел за столом, склонившись над картой. Настоятель поднял глаза. В приглушенном свете он казался моложе, и серебряные нити в его волосах отливали золотом.

– Входи, входи, мой мальчик. И садись. – Экодас с поклоном прошел к стулу. – Поделимся мыслями или будем говорить вслух?

– Лучше вслух, отец мой.

– Хорошо. Вишна и Магник говорят, что ты по-прежнему пребываешь в тревоге.

– Тревоги во мне нет, отец. Я знаю, на чем стою.

– Не считаешь ли ты это гордыней?

– Нет. Я верю в то же, во что верил ты до встречи с убийцей Нездешним. Или ты думаешь, что заблуждался тогда?

– Нет, я так не думаю. Просто я не верю больше в то, что есть лишь один путь к Истоку. Эгель тоже был верующим и провидцем. Трижды в день он молился, прося Исток указать ему путь. Но при этом он был солдатом, и это благодаря ему – ну и Карнаку, конечно, – враг был изгнан с дренайской земли. Теперь он умер. По-твоему, Исток не принял его душу в рай?

– Я не знаю ответа на этот вопрос, зато знаю то, чему меня учили мудрые, в том числе и ты: величайший дар Истока есть любовь. Любовь ко всему живому, ко всему, что Он сотворил. Теперь ты говоришь, что я должен взять меч и отнять чью-то жизнь. Не может это быть правильным.

Дардалион поставил локти на стол, стиснув руки, словно в молитве.

– Согласен ты с тем, что Исток сотворил льва?

– Разумеется.

– И оленя тоже?

– Да. И лев убивает оленя. Я знаю. Я не понимаю этого, но принимаю.

– Мне хочется полетать, – сказал Дардалион. – Следуй за мной.

Настоятель закрыл глаза. Экодас устроился на стуле поудобнее, положив руки на мягкие подлокотники, и сделал глубокий вдох. Дардалиону освобождение духа давалось без видимых усилий, Экодас же почти каждый раз испытывал трудности, как будто его душа прикреплялась к плоти множеством крючков. Ему приходилось повторять уроки последних десяти лет, твердить мантры, очищать свой разум.

«Голубка в храме, открытая дверь, золотой круг на голубом поле, расправляются крылья в золоченой клетке, цепи остаются на полу храма».

Узы плоти ослабли – он будто плавал в теплых водах материнского чрева. Там ему было спокойно и безопасно. Потом вернулось ощущение жесткого дерева за спиной, твердого пола под сандалиями. Нет-нет, упрекнул себя Экодас. Ты теряешь то, что уже обрел! Он снова сосредоточился, но взлететь так и не смог.

Голос Дардалиона прошептал в его голове:

– Дай мне руку, Экодас.

Зажегся теплый золотой свет, и Экодас соединился с настоятелем. Его дух, вырвавшись из тела, прошел сквозь каменные стены храма и воспарил в ночное небо над дренайской землей.

– Почему для меня это так трудно? – спросил он.

Дардалион, помолодевший, с разгладившимся лицом, коснулся его плеча.

– Сомнения и страхи, мой мальчик. И хотения плоти. Маленькие вины, незначительные, но докучливые.

– Куда мы летим, отец?

– Следуй за мной и увидишь.

Они устремились на восток, над мерцающим, отражающим звезды Вентрийским морем. Там бушевала буря и боролась со стихией крошечная трирема – громадные волны перекатывались через ее палубу. Вот смыло за борт матроса, и он исчез в волнах, а душа его крохотной искрой взмыла вверх и пропала.

Показалась земля – на восток тянулись горы и равнины Вентрии, а города сияли на побережье, словно драгоценности на черном плаще. Дардалион устремился вниз. Они остановились футах в ста над землей, и Экодас увидел в гавани десятки кораблей, услышал, как стучат в городе молотки оружейников.

– Вентрийский военный флот, – сказал Дардалион. – Через неделю он отплывет на Пурдол, Эрекбан и Лентрум и высадит войска, которые вторгнутся в Дренай. Война и разрушение.

Они пролетели над высокими горами и снизились над мраморным городом, где широкие улицы в правильном порядке пересекались узкими. На высоком холме стоял дворец, окруженный высокой стеной, где шагали часовые в белых, украшенных серебром и золотом доспехах. Дардалион, пройдя сквозь стены, шелк и бархат, привел Экодаса в спальню, где почивал человек с черной бородой. Над спящим парил его дух, бесформенный, расплывчатый и не сознающий себя.

– Мы могли бы остановить войну теперь же, – сказал Дардалион, в руке которого явился серебряный меч. – Я мог бы убить душу этого человека, и тысячи дренайских солдат, крестьян, женщин и детей были бы спасены.

– Нет! – вскричал Экодас, бросаясь между Дардалионом и бесформенным духом