— Замолчите! — Катерина рукой прикрыла рот женщине. — Уходите, прошу вас.

— Как уходите! Приезжает знакомый мужчина! А я без платья.

— Вон!

Катерина захлопнула за растерянной заказчицей дверь и бессильно прислонилась к стене.

Придя в сознание после операции, Арсений осмотрел незнакомую комнату. Пробивающийся сквозь окно свет луны выхватывал из темноты кусок стола. С трудом подняв руку, он ощупал холодную клеенку кушетки, затем бинты, опутавшие грудь. Перед глазами вновь возникло перекошенное злобой лицо Перепелицы, подмигнул черный глазок нагана...

— Кто здесь? — глухо бросил в темноту Арсен, прислушался, опять спросил: — Где я?

Темнота молчала. Затем за стеной послышались звуки рояля и женский голос запел: «На тебя заглядеться не диво, полюбить тебя каждый не прочь...» Арсен приподнялся на локтях, хотел опустить ноги на пол и... опрокинулся навзничь.

Белыми простынями стелется поле. Снег набился в рот, снег залепил глаза. Видно, лень было казаку копать могилу в промерзшей земле. Жжет, горит внутри. Нет, это пылает не во рту. Это топка паровоза. Грохочет, мчится поезд. Бьют орудия. Французы накрыли эшелон. Летят щепки от разбитых вагонов, стонут раненые. Спасение в скорости! Только в скорости! А поезд замедляет ход... Хлопают ружейные выстрелы вслед убегающему машинисту. Испугался, шкура! Умолкли орудия, из-за насыпи гремит победный клич. Мечется от вагона к вагону командир эшелона — ищет, кто поведет паровоз. Не раздумывая, Арсений прыгает на землю, пригибаясь, бежит к паровозу. До флота он работал кочегаром, на эсминце — машинистом.

Полыхает в паровозном котле пламя, на черном лице кочегара сверкают только зубы да белки глаз.

«Не дрейфь, браток!»

Арсений переводит реверс. Вагоны лязгают буферами.

«Даешь, браток! Жми!»

Близится крик бегущих в атаку французов. Полыхает пламя в топке. Пересохли губы.

«Пей, браток...» — кочегар протягивает Арсению кружку. Вода прохладная, светлая. Пить!.. Свистит ветер в ушах. Пить!..

Так было...

И опять вернулось сознание к Арсению Рывчуку, когда Лев Абрамович, проводив гостей, зашел его проведать. Матрос схватил его за руку.

— Скачи в отряд, браток. Предупреди: Перепелица предатель. Не теряй время. Люди погибнут. Перепелица не матрос, а... — И матрос снова впал в забытье.

Финкельштейн с беспокойством посмотрел на жену, которая стояла у изголовья. Матрос не слышал, как доктор с женой решали его судьбу. Эсфирь предложила отправить матроса на хутор, но Финкельштейн не согласился: раненый не выдержит длинного пути, он нуждается в постоянном наблюдении врача. Оставлять больного у себя Финкельштейн тоже не решался. Квартира врача в такое время отнюдь не тихий уголок. Какая бы власть ни пришла — все нуждаются в хирурге. Стали перебирать знакомых. Одни, оказывается, скупые; другие болтливые; третьи трусливые; у четвертых квартира неподходящая; у пятых за больным ухаживать некому. Наконец была названа фамилия Войтинского. Зубной врач живет в отдельном особняке. Человек он покладистый. Ухаживать за больным есть кому. Помимо жены, у Войтинского живет сестра — старая дева. Да! Другого выхода нет.

Так была решена судьба Арсена. Войтинские устроили его во флигеле. Ухаживать за матросом взялась Ванда Войтинская.

До того как стать женой зубного врача, Ванда жила с матерью, вдовой офицера — преподавателя Елизаветградского юнкерского училища — поляка Ганьковского. Отец умер, когда Ванде шел пятнадцатый год. Девочка обожала отца, потом боготворила память о нем. Мать постоянно рассказывала дочери подробности из его биографии, и образ отца постепенно обрастал множеством романтических деталей. Мать вспоминала рассказы отца о Франции, где Ганьковский провел свои молодые годы на службе в русском посольстве. Во Франции он заразился «французским революционным духом», на всю жизнь полюбил героев Коммуны. Отец был горд тем, что его земляки-поляки сражались на баррикадах Парижа. Впечатлительная Ванда стала мечтать о героях Коммуны, тайком читала вольнодумные стихи декабриста Рылеева, плакала над судьбой мужиков, описанных Раймонтом. Любимыми героями ее стали Чайльд Гарольд, Дубровский, Овод. В ее девических грезах рисовался возлюбленный, который придет, возьмет ее за руку и поведет по жизни. Он будет таким же смелым, как д'Артаньян, таким же справедливым, как Овод. Ванда станет его верной подругой и, если понадобится, не побоится Сибири, каторги.

Но жизнь Ванды текла плавно, как вода в степном ручейке. Зубной врач Войтинский, избранный матерью в мужья Ванде, имел в Знаменке приличный домик и обширную практику, но не походил ни на одного из романтических друзей Ванды. С круглым животиком, облысевший, Войтинский напоминал Ванде разве что Санчо Пансу — верного оруженосца Дон-Кихота.

В мире свершались большие события, гремели орудия, лилась кровь, женщины плакали над могилами солдат, в далеком Петрограде свергли царя, шла гражданская война, а Ванда жила в домике мужа, словно в зачарованном замке, отгородившись книгами от мира.

Появление во флигеле раненого матроса оживило мир девичьих грез Ванды. Матрос, имени которого она далее не знала, представлялся ей таинственным героем, сошедшим со страниц книги. Может быть, Оводом?

Матрос метался в бреду, выкрикивал какие-то непонятные слова, ругал Перепелицу, звал Катерину и все порывался что-то сообщить командиру. Ванда гладила больного по черным сбившимся кудрям, клала на горячий лоб пузыри со льдом.

В отсутствие Ванды за раненым присматривала Ядвига Войтинская — сестра доктора. Оставшись старой девой, она отдала брату всю свою неизрасходованную любовь и ласку, но с появлением в доме раненого матроса уделила и ему место в своем сердце.

Однажды, когда Ванда сидела и читала книгу у постели раненого, он открыл глаза, оглядел комнату и остановил взгляд на красивом лице сидящей у его кровати молодой женщины. Женщина была в серой пуховой кофточке, в темной юбке. «Без халата. Значит, я не в лазарете».

— Где я, сестрица? Кто ты? — спросил он.

Ванда хотела ответить, что она жена доктора Войтинского, но почему-то покраснела и сказала:

— Я друг. Ни о чем не беспокойтесь...

Стараниями доктора Финкельштейна матрос возвращался к жизни. Арсений Рывчук побледнел, у него часто болела голова, звенело в ушах. Ему было тяжело не только говорить, но и думать. Но он был жив! И знал, что поправляется.

Выручило матроса воловье сердце, как сказал доктор Финкельштейн, умолчав, что, кроме богатырского здоровья, ему помогли умелые руки врача и заботы Ванды Войтинской.

Как-то Ядвига принесла Рывчуку букетик подснежников.

— Весна, сестрица... — Арсен благодарно пожал загрубевшую от домашней работы руку Ядвиги.

Та улыбнулась и тихо скрылась за дверью.