Эти двое являли собой любопытную пару. Раглану нравилось быть поблизости от лорда Ормсби, так как он любил находиться рядом с деньгами, а лорд Ормсби любил бывать в обществе Раглана, так как ему нравилось ощущать свою близость к культуре. Раглан же был не просто культурным человеком, а олицетворением культуры, так же как и Ормсби не просто был богат – он служил воплощением денег. Поэтому они держались вместе, и один из них главенствовал, но кто – непонятно.

Раглан в жизни не написал ни романа, ни пьесы, ни стихотворения, ни рассказа. Он вряд ли написал эссе на придуманную им самим тему. Он жил за счет других писателей, как садовник живет за счет фруктовых деревьев. Яблоко вырастает на яблоне, но специалист – это садовник. Как мало яблоня знает (или заботится) о процессе выращивания яблок, как мало она знает о выращенном яблоке. Раглан представлял миру других писателей, интерпретировал их, классифицировал их, анализировал их, сличал их, помещал их в указатели, промывал, пропускал через бельевой каток и развешивал для просушки. Когда он писал о Томасе Деккере, или Николасе Бретоне, или Джордже Коулмене-младшем, казалось, что все три знаменитости написали о Раглане; тем самым он становился более и более известным. Реклама его издания “Гудибраса” как “шедевра Амброза Раглана” не исключала того, что Батлер мог все же написать его самостоятельно, но отлично отражала ситуацию. Было сразу понятно, что, будь Батлер жив и окажись где- то на приеме в обществе Раглана, он непременно пропустил бы в дверях критика вперед, приговаривая: “Только после вас, дорогой друг”. Никто не слышал о Батлере, но все знали Раглана. Сохранится ли это соотношение спустя триста лет, сказать трудно.

Ормсби был владельцем газет и скаковых лошадей. В силу первого он был известен как “Роберт, первый барон Ормсби”, в силу второго – отзывался на обращение “Старина Боб”. У него был носик пуговицей, жесткие торчащие волосы, толстый загривок и ложбинка на подбородке. Для его газет не существовало ничего слишком вульгарного, слишком непристойного, слишком вероломного, но поскольку бизнес есть бизнес и поскольку его лошади выигрывали дерби, а он сам имел обыкновение курить такие длинные сигары, что они служили опознавательным знаком, когда карикатуристы решали изобразить его, он был символом нации и образцом английской респектабельности. Он отличался одной только странностью, бедняга был помешан на книгах.

Он пригласил к себе Раглана. Раглан пришел. Без сомнения, Ормсби затевает новый литературный еженедельник и хочет поручить ему руководство. Он готов согласиться при условии полной свободы. Он не потерпит никакого вмешательства со стороны такого вульгарного человека, как Ормсби.

– Приветствую вас, мистер Раглан. Рад вас видеть. Закурите?

Раглан уклонился от предложенной сигары, деликатно мурлыкнув на оксфордский манер, и достал собственный портсигар.

– Спичку? Теперь давайте поговорим. Не знаю, читаете ли вы мои газеты? Полагаю, нет. Бываете на бегах?

Легкая улыбка мистера Раглана позволяет понять, что не бывает.

– Ладно. Но если бы бывали, вы бы знали, что статьи о бегах пишет величайший из живущих в Англии экспертов. А крикет? А футбол? Вы не интересуетесь ими? Тогда спросите любого из своих друзей. Все, кто занимается этими видами спорта, подтвердят вам, насколько квалифицированны наши специалисты. Вы не женаты? Не важно, любая из ваших знакомых дам скажет вам, хорош ли у нас раздел моды. А полеты на аэропланах, автомобильный спорт... чего бы мы ни коснулись, я всегда задаю себе один вопрос: кто лучший эксперт в Англии в этой области? Мистер Браун? В таком случае я хочу, чтобы мистер Браун писал для моей газеты. И я получаю его!

– Весьма логичный подход, – согласился Раглан, следя, как дым от его сигареты поднимается к потолку.

– Я хочу создать литературный раздел. Я всегда собирался завести его, но сначала пришлось заняться другими темами. Я стал искать самого крупного в Англии специалиста в области литературы. Все как один назвали мне имя – Амброз Раглан.

Раглан издал короткий смешок и потрогал свою небольшую бородку. Все как один совершенно правы.

– Я хочу завести ежедневную рубрику, посвященную книгам, наподобие нашей рубрики о бегах. Я хочу, чтобы вы ее редактировали. Во всяком случае, мне нужно ваше имя. Мы можем найти кого-нибудь, кто станет писать, а вам нужно будет только присматривать за ним. Что я действительно хочу от вас, это еженедельную статью, которая публиковалась бы во всех моих газетах. Что вы скажете?

– Ну, – отозвался Раглан с легкой улыбкой, – кажется, я...

– Я предлагаю вам пять тысяч фунтов в год, – сказал Ормсби и, прежде чем Раглан пришел в себя, небрежно добавил: – Столько же, сколько я плачу своему эксперту по беговым лошадям.

Пять тысяч в год! Кто бы отказался? (Даже если столько же получает эксперт по беговым лошадям.)

– Вы предоставляете мне свободу? – спросил он между прочим, хотя руки у него дрожали.

– Думаю, мы не поссоримся, – ответил Ормсби. – Пошли, я покажу вам вашу контору.

Они не поссорились. Но месяц спустя Ормсби вызвал к себе крупнейшего специалиста по литературе и раскрыл перед ним душу.

– Послушайте, Раглан. Боюсь, вы меня не поняли. – Он щелкнул пальцами по лежавшей на столе газете. – Как по-вашему, зачем я завел литературную страницу?

На губах Раглана промелькнула легкая улыбка.

– Да, я думал над этим. Вряд ли она может принести доход. Видимо, чтобы газета создавала ощущение цельности.

– К черту цельность. Есть две причины, по которым в моей газете что-то печатается. Во-первых – этого хочет публика. А если не публика, то, во-вторых, этого хочу я. Скажем, интересуют ли публику детородные органы морских губок? Нисколько. Похож ли я на человека, которого это может волновать? Ничуть. Прекрасно, и пусть они размножаются любым образом и плодят стада маленьких губочек, мы не напишем об этом ни слова. А теперь скажите, интересуется ли публика книгами? Нет. Еще нет. А я? Я – да! И вот моя цель, Раглан, – он стукнул кулаком по столу, – ввести книгу в каждый дом, сделать так, чтобы в субботу вечером каждому англичанину хотелось бы взять в руки книгу не меньше, чем ему хочется... а, неважно...

– Весьма достойная цель.

– Да. – Он разложил перед собою газету и побарабанил по ней пальцами. – Я хочу, чтобы люди читали книги. Теперь посмотрим. Семнадцатое ноября, прошлая пятница. “У камина”, рубрика А. Раглана. Книга недели. Рецензия А. Раглана. Вот она. “Керамика семнадцатого века”. Пьер Дюпле или черт знает как там вы его произносите, перевод – не важно чей. Три гинеи. Так. – Он перевернул страницу. – Вот фаворит моего эксперта по беговым лошадям на скачках в Вудбери – Элизиум. Ну, как вы думаете, сколько народу встало в пятницу утром из-за стола, сказав: “Надо непременно поставить несколько шиллингов на Элизиума”? Тысячи. Он, правда, на голову отстал, но не в этом дело. А кто встал из-за стола в пятницу утром, сказав: “Пойду потрачу три гинеи на “Керамику семнадцатого века” как-его-там француза”? Да никто. Нет, так не введешь литературу в дом, старина. Клянусь Богом, нет.

Раглан не помнил, когда последний раз его называли “стариной”. И поскольку это обращение прозвучало из уст лорда и миллионера, оно было приятно Раглану.

– Разве это наше дело, а не издателей – продавать книги? – рискнул он спросить.

И это “наше”, в свою очередь, согрело Ормсби. Этим словом Раглан как бы брал газету под свое культурное крыло. Теперь она становилась его детищем, а не чужим ребенком, у которого Раглан был репетитором.

– Послушайте, Раглан... кстати, хотите сигару? Нет? Я ведь делаю это не ради денег. Невозможно все время делать что-то ради денег. Почему, скажем, я провожу уик-энд... а, неважно. Уж во всяком случае, не ради денег. Скорее наоборот... да еще вдобавок жемчужное ожерелье... Я делаю это, потому что благодарен книгам. Когда мне было четырнадцать, я купил и прочел все, что написал Диккенс. – Он повторил еще раз, медленно, последнюю фразу. Раглан вздрогнул. – Я зарабатывал десять шиллингов в неделю и семь из них приносил домой матери. – Он пробормотал себе под нос: – Всю эту чертову кучу книжек, на три шиллинга в неделю. – И продолжил в полный голос: – Впрочем, вас этим не удивишь, вы-то истинный любитель книг.