– Что все-то? Много и говорить-то не приходится. Убили, да и к стороне.

– Татьяна знала?

– Вестимо, знала. Она мне и дверь отперла, и платье свое дала, чтобы разорвать и бросить его у тела княжны.

– А сама она переоделась в ее платье?

– Только рубашку да юбку надела и в сад убежала.

– Она заплатила тебе?

– Я шкатулку княжны захватил – сот восемь в ней было – и бежал.

– А теперь она тебе платит?

– Сколько моей душеньке угодно.

– Это она дала тебе ключ от калитки сада?

– Полдюжины ключей я для нее сделал – правда, не сам, я этому мастерству не обучен. Но паренек у меня тут есть, на ключи мастак.

– Так слушай. Я тебя полиции не выдам; мне ей служить не приходится, пусть сама ищет. Но знай, что я тебя всегда найду, а потому тебе выгоднее служить мне, нежели идти против меня. Так вот тебе мой наказ: скажи своей княжне, что я все знаю и вас обоих погубить могу, чтобы она, значит, мной не пренебрегала.

По лицу Никиты вдруг расплылась довольная улыбка.

– Не извольте, барин, сомневаться. Зачем ей таким красавцем пренебрегать? Всякую ласку окажет, когда потребуете.

– Коли так, ступай на все четыре стороны и помни! – и граф отворил дверь, а затем приказал Якову: – Выпусти его за ворота!

– На волю, значит? Слушаю-с.

Яков проводил пленника и вернулся в кабинет к барину.

– Что, проводил?

– Стрекача задал такого, что только пятки засверкали.

– Ну, Яков, я тобой доволен. Возьми это себе и своим товарищам, – и граф бросил Якову объемистый мешок с серебряными рублями.

Тот поймал его на лету, поблагодарил барина и удалился.

– Ну-с, ваше сиятельство, как вам понравится сообщение вашего папеньки? – потирая руки, сказал себе Свенторжецкий. – Через денек-другой придем к вам за ответом. Вы, вероятно, будете благосклоннее. Наверно, Никита сегодня побежит к вам и все доподлинно доложит. И как сразу, бестия, догадался, чего мне нужно от этой красотки!

Граф не ошибся. Никита отправился прямо в дом княжны Полторацкой (так мы будем продолжать называть Татьяну Берестову). Княжна уже спала. Однако когда, отперев ключом калитку, Никита пробрался в потайную дверь и постучался в дверь ее будуара, княжна, спавшая чутко, тотчас проснулась.

– Кто там? – спросила она.

– Пусти, Таня! Дело есть.

– Подождешь до завтра.

– Никак нельзя. Отвори! Сейчас же все узнаешь.

– Что такое?

Княжна накинула капот и отперла дверь. Пред нею стоял бледный как смерть Никита.

– Пропали мы с тобой! – воскликнул он. – Открыли, все открыли!

– Что открыли? Кто?

– Сам я во всем сейчас признался.

– Что ты болтаешь? Кому признался? Полиции?

– Нет еще, слава Богу, а барину признался, – и Никита подробно рассказал, как его схватили у калитки и отвезли в квартиру какого-то строгого черного барина.

– Каков он собой? – прошептала княжна и, когда Никита описал, заметила: – Это граф Свенторжецкий. Значит, он знает?

– Знает. Да вот сказал, что если ты к нему ласкова будешь, то он ничего никому не скажет. Уж ты, Таня, постарайся!

– Не беспокойся. Никому он не скажет. Положись на меня и иди спать или пить, как хочешь! – и она выпроводила за дверь Никиту, а сама стала думать:

«Вот почему граф тогда вдруг прервал свои любовные объяснения! Но почему он догадался? Это интересно узнать. «Поласковее будь!» – сказал Никита. Это можно, граф мне нравится. Все равно мне замуж не выходить, так хоть поживу вовсю. Начну с графа; он красив».

Княжна не сомкнула глаз всю ночь. Нервная дрожь пробирала ее. Она вздрагивала от каждого малейшего звука, достигавшего до ее спальни. Однако образ Свенторжецкого витал пред нею далеко не в отталкивающем виде. Быть в его власти ей, видимо, было далеко не неприятно.