— Ах, я и позабыл, что вы у нас святая простота! — улыбнулся Гиршфельд.

Княжна продолжала глядеть на него с недоумением.

— Я давно замечаю, — почти шепотом продолжал Николай Леопольдович, — что Антон Михайлович глядит на Маргариту Дмитриевну далеко не глазами жениха ее сестры, а этот его друг поглядывает на вас совсем не так, как подобало бы глядеть другу жениха.

— Что вы хотите этим сказать? — вздрогнула княжна Лида.

— А то, что если бы княжна Маргарита Дмитриевна захотела, — а она, кажется, этого совсем не прочь, — то господин Шатов охотно бы уступил вас своему другу, не из чувства дружбы к нему, а из чувства любви к вашей сестре. Если же бы, к довершению всего, вы на это согласились, то счастливее человека, чем господин Карнеев, трудно было бы и сыскать.

— Как вы злы! — улыбнулась княжна какой-то деланной улыбкой.

— Вот вам и людская благодарность! — развел руками Гиршфельд. — Я единственно из доброго к вам расположения указал вам на сделанное мною открытие, в верности которого не сомневаюсь, и несмотря на совершенно незаслуженное обвинение вами меня в злости, советую вам, как друг, принять это мое сообщение к сведению.

С этими словами Николай Леопольдович встал и присоединился к гостям, окружавшим княгиню.

Та рассказала им о смерти своего мужа, о том горе, которое эта смерть причинила ей.

Княжна Лида осталась одна. Разговор с Гиршфельдом тяжелым камнем лег на ее сердце. Она задумалась.

Гости разъехались. Уже было поздно. Она прошла в свою комнату, разделась, легла в постель, но заснуть не могла. Неотвязная мысль не покидала ее головки…

«Неужели он сказал правду?»

В справедливости одной части высказанных им наблюдений она не сомневалась. Она инстинктивно догадывалась, что Иван Павлович горячо, безгранично любит ее, что не стой между ей и им любимый ею человек и друг, он многое отдал бы за возможность заслужить взаимность. Ни одним лишним словом не обмолвился он в этом своем чувстве, но она угадала его сердцем. Она сама ценила в нем хорошего человека, была довольна дружбой с ним, но еще более цены заслуживал в ее глазах этот человек с его затаенным, честным, горячим чувством. Он, может быть, сам давно заметил то, что высказал ей сегодня этот злой человек, но ни одним словом, ни одним жестом не дал понять это, не унизил в ее глазах своего счастливого соперника, потому только, что он его друг. Это настоящая дружба! Дружбой с таким человеком можно гордиться. Не потому ли он так неустанно бывает около ее сестры, чтобы не оставлять ее жениха около нее одного, а она, княжна Лида, думала за последнее время, что Иван Павлович начинает увлекаться Марго, что и последняя оценит его, и что они повенчаются тоже и будут счастливы.

Лучшей партии она не желала бы своей любимой сестре. Как бы весело было им ехать за границу, после двух свадеб, вчетвером.

Эту поездку проектировал для нее с Шатовым Иван Павлович. И вдруг такое ужасное открытие.

«Неужели ов сказал правду?»

Княжна Лида стала припоминать в отношениях своей сестры и своего жениха все оставленное ею за последнее время без внимания.

Чем дальше шла она мыслью в этом направлении, тем более с ужасом начинала убеждаться, что Гиршфельд, пожалуй, прав. Она гнала от себя страшную мысль, но червь сомнения уже впился в ее бедное сердце.

«Надо будет проследить за ними. Я, быть может, ошибаюсь!» — старалась разуверить себя княжна.

«Неужели он сказал правду?»

Княжна Лида всю ночь не сомкнула глаз.

Долго не спала в своей комнате и княжна Маргарита Дмитриевна. Гиршфельд в этот же вечер успел шепнуть ей, что дело им сделано, что впечатление произведено.

Надо было придумать дальнейшую программу действий.

«А если она пропустила его слова мимо ушей, если по-прежнему она будет на все глядеть теми же невинными глазами?» — со злобой думала княжна.

«Тогда надо будет приняться за дело самой».

С этой мыслью Маргарита Дмитриевна заснула.

Великолепная пара серых в яблоках рысаков, запряженных в роскошные американские сани, с медвежьей полостью, еще стояла у подъезда дома, где жили Шестовы. Зазябшие лошади нетерпеливо били копытами мерзлый снег мостовой. Видный кучер, сидя на козлах, зорко следил за ними, крепко держа в руках вожжи. Это были лошади Гиршфельда.

Он еще не уехал и был на половине княгини Зинаиды Павловны. Развалившись на одной из кушеток ее будуара, ов вел с ней, сидевшей на софе, деловой разговор.

— Я должен тебе заметить, что при такой жизни, которую ведешь ты с твоими племянницами, процентов ни с твоего капитала, ни с капиталов княжны Лиды, не говоря уже о грошах, принадлежащих княжие Маргарите, не хватит. Придется проживать твой и княжны Лиды капитал, что было бы нежелательно, а относительно капитала, завещанного последней, даже неудобно — в нем может через несколько месяцев потребовать от тебя отчета Шатов.

— Неужели мы так много проживаем? — беспокойным тоном спросила княгиня.

— И теперь не мало, а по истечении траура будет еще больше, а к тому времени двести тысяч перейдут в семейство Шатовых, — отвечал Гиршфельд.

— Но я не вижу в чем же сокращать расходы; я трачу только на необходимое, не жить же мне по- мещански; у нас такой большой круг знакомства, который со дня на день увеличивается.

— Я и не говорю об ограничении расходов, я желал бы даже, чтобы ты себе не отказывала в безумных прихотях. Я готов отказаться от моего жалованья.

— Ты готов даже стеснять себя для меня, мой милый! — нежно вставила княгиня.

— Разве ты имеешь данные в этом сомневаться? — спросил Николай Леопольдович.

Княгиня, вместо ответа, с легкостью молоденькой девушки, соскочила с софы, подбежала к Гиршфельду и зажала ему рот крепким поцелуем.

— Не шали, садись и слушай! — тоном нежного упрека начал снова Николай Леопольдович, освободившись от ее порывистых объятий.

Зинаида Павловна возвратилась на место с наивным видом провинившейся школьницы.

— Я слушаю! — покорно сказала она.

— Необходимо, по моему мнению, увеличить твои доходы.

— Как же это сделать?

— Очень просто. Надо обойти нелепый пункт завещания твоего безумного мужа, по которому миллионный капитал, завещанный твоему сыну, все доходы как с него, так и с имений, кроме Шестова, должны храниться в государственных бумагах, приносящих обыкновенно ничтожные проценты. Я полагаю, что князь Владимир, достигнув совершеннолетия, ничуть не будет s претензии, если даже узнает, получив свои капиталы и доходы в целости, что ты употребила на себя лишние проценты, полученные от умелого помещения этого громадного капитала в другие гарантированные правительством бумаги. Моя обязанность будет следить за состоянием биржи, и я буду тогда вполне заслуженно получать мое жалованье.

— Но ты говорил о каких-то отчетах дворянской опеке, будет ли это удобно?

— Пустяки, я еще не будучи в Т. все устроил. Весь капитал в наших руках, доходы, обращенные в государственные бумаги, тоже будет оставаться у нас; все подписанные тобою отчеты будут утверждаться. Это, конечно, будет стоить денег, но сравнительно очень ничтожных.

— Так зачем же стало дело?

— За твоим согласием, моя дорогая.

Княгиня снова перепорхнула к Гиршфельду на кушетку.

— И ты в нем сомневался, когда я сама вся твоя! — обняла она его.

— Ты — да, но я не хочу считать моими твои деньги — это испортило бы всю иллюзию нашей любви. В денежных, всегда щекотливых, вопросах я очень щепетилен. Ты знаешь русскую пословицу: «дружба дружбой, а деньгам счет». Вот почему я беру с тебя всегда расписки в получении от меня сумм —