съезда.

Эти бумаги тотчас были отправлены с нарочными.

Известие о смерти князя Александра Павловича моментально облетело всю усадьбу.

Толпа на дворе начала увеличиваться, но становой пристав и Гиршфельд распорядились удалить любопытных на задний двор.

Там зато шли оживленные толки.

По окончании официальной стороны дела, становой пристав, опечатав двери кабинета, отправился вместе с Голем и Гиршфельдом в столовую, где был накрыт запоздалый завтрак.

Обморок княгини Зинаиды Павловны был полупритворный, хотя неожиданная смерть мужа, надо сознаться, ее поразила.

Почти со дня брака с ним она не переставала в душе своей лелеять мысль об этой смерти.

Самая прелесть ее замужества заключалась для Зинаиды Павловны в сладкой надежде на скорое вдовство.

С годами эта мысль, вследствие крепкого здоровья князя, хотя за последние годы видимо ослабевшего, стала казаться ей все неосуществимее.

Первое время, сидя взаперти, в этой золотой клетке, как она называла усадьбу, княгиня страстно желала свободы, жизни, а это желание могло исполниться по смерти мужа.

Она страстно желала его смерти.

Более свободная за последние годы, она начала примиряться со своим положением и относиться индиферентнее к его существованию.

Вдруг — она вдова.

«Не поздно ли?» — мелькнуло в ее уме.

Она взглянула в зеркало.

Довольная улыбка, появившаяся на ее лице, красноречиво свидетельствовала, что она решила этот вопрос отрицательно.

Явившийся к ней после завтрака Гиршфельд застал ее уже полулежащею на кушетке в ее будуаре.

Перед ней на столе стояла хрустальная ваза с любимым ею лакомством — киевским вареньем.

— Свершилось, князя нет и ты вдова! — сказал он, входя, и подал ей руку.

Она потянула его к себе.

Он наклонился и поцеловал ее долгим поцелуем.

— Я сегодня заслужил вполне этот поцелуй… — сказал он, присаживаясь на кушетку.

Она вопросительно поглядела на него.

— Когда я говорил, что буду всегда стоять на страже твоих интересов — это была не фраза. Вот доказательство.

Он подал княгине похищенное им со стола покойного князя письмо княжны Лиды.

Резолюция на этом письме, написанная рукою князя, была следующая:

— Я не понимаю! — сказала она, пробежавши письмо и надпись.

— Если бы это письмо найдено было при всех, то хотя оно юридически не обязательно, но сто тысяч, во избежание пересудов и неприятных толков, пришлось бы выдать.

Княгиня, видимо, поняла, и лицо ее озарилось довольной улыбкой.

Она приподнялась с кушетки, обняла его за шею и звонко поцеловала в губы.

— Теперь же будущая госпожа Шатова может удовольствоваться завещанными ей двумя стами тысяч, если только завещание признают действительным.

— То есть как признают действительным? Разве может быть иначе?

— Это покажет вскрытие и следствие. Если признают, что князь покончил с собой сам, что он не был жертвой случайности или преступления, то завещание его, как самоубийцы, недействительно.

— А как же я? — встрепенула она.

— Для тебя-то это безразлично. По завещанию ты получаешь в пожизненное владение Шестово и в собственность капитал в пятьсот тысяч рублей. Доходы же с других имений и с капитала свыше миллиона рублей в государственных бумагах остаются неприкосновенными до совершеннолетия князя Владимира, так как именья и капитал завещаны ему. Опекуншей над сыном назначаешься ты и обязана эти доходы обращать только в государственные бумаги. Шестово после твоей смерти переходит в собственность князя Владимира. По закону же, если завещание будет признано недействительным, ты получаешь свою вдовью часть из имении и капиталов и становишься естественною онекуншей твоего сына — это выйдет много больше и лучше. С уничтожением завещания потеряет княжна Лидия — двести тысяч, а княжна Маргарита библиотеку. Последнюю ей можно и подарить! — усмехнулся он.

Она весело улыбнулась.

— Тебе необходимо будет взять поверенного… — продолжал он.

— Кто же, как не ты, будешь моим поверенным! — снова обняла его она.

Он поцеловал ее.

— Письмо это я уберу к себе подальше, — сказал он, пряча письмо княжны Лиды в карман.

— Ты хочешь сохранить его?

— Нет, конечно уничтожу.

В это время послышался звон колокольцев въезжавшего во двор экипажа.

— Надо идти! — сказал он, освобождаясь от ее объятий и подарив ее прощальным поцелуем.

Он сошел вниз.

На губах его играла торжествующая улыбка.

Приехал судебный следователь, Сергей Павлович Карамышев.

Гиршфельд застал уже его в зале, беседующим со становым и доктором.

Поодаль от них стоял, смотря в окно, фельдшер, призванный для предстоящего вскрытия.

— А княгиня? — обратился к нему Карамьгшев, пожимая руку.

— Я только что сейчас справлялся, она еще не оправилась от обморока и лежит у себя наверху, — отвечал он.

— Жаль Александра Павловича, хороший был человек, и какое совпадение: оба брата один за другим! — соболезновал Карамышев.

— Приступим, господа, чем золотое время терять, печалью не поможешь! — продолжал он и направился в кабинет.

Август Карлович высказал ему свое предположение, что князь отравился или отравлен сильным приемом опиума.

Составив протокол наружного осмотра трупа и всего кабинета, судебный следователь взял рюмку.

— А где же самый опиум? — обратился он к Голю.

Последний взял с письменного стола пузырек коричневого стекла с ярлыком, на котором было написано: Tinctura opii, и подал его следователю.

Тот приобщил его к рюмке в качестве вещественных доказательств, опечатав их своею печатью.

Труп был раздет, внесен в залу и положен на приготовленный стол.

Вскрытие началось.

Предположение доктора оправдалось: князь умер от приема сильной дозы опиума.