Коляску еще не успели отложить, и Пальм-Швейцарская, вместе с перепуганной на смерть происшествием Стефанией Павловной, отправилась в квартиру Гиршфельда.

— Николай Леопольдович ведь все время, кажется, с нами был? — задала дорогой вопрос Стефания Павловна.

— Конечно с нами! А что? — с недоумением спросила Александра Яковлевна.

— Ничего! Я так! — смутилась та.

Гиршфельд, между тем, вместе с Матвеем Ивановичем остались до конца составления акта и увоза трупа самоубийцы в его доме.

Княгиня Зоя Александровна, едва оправившаяся от второго обморока, еще не спала, хотя и лежала в постели.

Услыхав необычайное движение в доме, она позвонила.

В то же время в ее спальню вбежала вся в слезах совершенно растерявшаяся камеристка- француженка.

— Quell malheur, madame la princtss, quel malheur! — патетически восклицала она. — Votre fils est mort! On vient de l'apporter!

Княгиня привскочила на кровати, но вдруг снова откинулась на подушки, как-то странно вытянувшись. С ней сделался нервный удар.

Явившиеся доктора прописали лекарства, но ничего не могли сказать утешительного находившимися у постели матери дочерям, за которыми было послано тотчас же.

Князь Виктор был признан совершившим самоубийство в припадке психического расстройства и похоронен по христианскому обряду. Похороны отличались пышностью, необычайной торжественностью и многолюдством. Последнее зависело от романтической причины смерти молодого человека, о которой знал почти весь город. В числе многочисленных провожатых преобладал дамский элемент. Его похоронили в Александро-Невской лавре и положили в склеп, рядом с отцом. На похоронах не присутствовали ни княгиня Гарина, ни Пальм-Швейцарская.

Первая сама была на краю гроба, а вторая, распродав с помощью Гиршфельда на другой же день после происшествия за полцены всю обстановку квартиры и, поручив ему сдать ее, укатила накануне похорон князя в Крым, условившись с Матвеем Ивановичем, что через месяц, т. е. на первой неделе великого поста, он приедет туда же.

Княгиня Зоя Александровна пережила своего сына только на три недели. Она умерла тихо на руках своих дочерей.

Согласно ее желанию, за день до ее смерти, ее посетил, напутствовал и приобщил св. тайн о. Иоанн Сергеев.

Снова по Невскому проспекту, по направлению к Александро-Невской лавре, потянулась печальная процессия с останками последней обитательницы дома на набережной реки Фонтанки. Снова на похороны княгини собрался весь большой петербургский свет. Снова открылись двери склепа князей Гариных, чтобы принять свою последнюю гостью. Над этим склепом через год после смерти князя Василия была устроена покойной княгиней великолепная часовня, из белого мрамора, выдающаяся по красоте стиля и отделке между другими богатыми памятниками кладбища Александро-Невской лавры и невольно останавливающая на себе внимание всякого, посещающего это место вечного успокоения.

У судебного следователя по важнейшим делам гор. Петербурга, по жалобам барона Розена, князя Шестова и Луганского, происходила, между тем, усиленная деятельность. Пачка бумаг: прошений, заявлений, показаний, постановлений и повесток в казенной синей обложке с надписью: «Дело» разрослось в огромный том. Разноречивые показания князя Шестова и Зыковой, то клеймивших Гиршфельда и восхвалявших барона Розена, то дававших совершенно противоположные объяснения, возводившие Николая Леопольдовича на недосягаемый пьедестал высокой честности и неподкупности и смешивавшиеся с грязью Адольфа Адольфовича, привели судебного следователя к внутреннему несомненному убеждению в виновности оборотистого присяжного поверенного и побудили его отнестись к следствию по этому запутанному делу с удвоенной энергией и осторожностью.

Судебный следователь же видел, что имеет в лице Гиршфельда опасного противника, опытного дельца и юриста, а потому и готовился сделать на него нападение во всеоружии обвинительных данных, обеспечивая тем себе заранее победу.

Князь Владимир и Агнесса Михайловна, на самом деле и после примирения с Николаем Леопольдовичем, несмотря на то, что получали как от него, так и от Стефании Павловны хотя и небольшие, но довольно частые подачки, несколько раз снова перебегали на сторону барона Розена и по его наущению являлись к следователю и давали показания против Гиршфельда. Стоило для этого только Адольфу Адольфовичу попасть к ним в то время, когда полученная не особенно давно подачка от Николая Леопольдовича была истрачена, а просил новую было рано, и предложить с своей стороны несколько десятков рублей. При получении новой подачки от Гиршфельда, являлся новый визит к следователю и новые показания, опровергающие последнее.

— Это ничего не значит, — толковал Агнессе Михайловне князь, — сам Арефьев мне сказал, что на предварительном следствии свидетели имеют право сколько раз им угодно изменять свои показания, а там мы посмотрим. Отчего же нам не пользоваться нашим правом и не получать за это деньги.

Во Владимире сказывался ученик Николая Леопольдовича. Вообще князь за последнее время страшно упал нравственно, у него появилась прямо какая-то мания — у кого бы то ни было и каким бы то ни было способом урвать денег. Сумма для него была безразлична: будь это десятки рублей, или даже десятки копеек.

В последний год своей все же сравнительно роскошной жизни он был какими-то судьбами, не смотря на то, что состоял под опекой, избран в товарищи председателя одного вновь возникшего в Петербурге благотворительного общества и председателем которого состоял, впрочем, тоже один доктор-маниак. Когда собственные деньги князя иссякли и наступила почти нищета, он без церемонии принялся за деньги бедняков и затратил из сумм общества на свои надобности около тысячи рублей, но к счастью во время был остановлен. Дело перешло было к прокурору, но потом замято, и растрата князя, конечно исключенного из общества, была пополнена членами.

Причинами такого водимого и быстрого нравственного падения князя Владимира Александровича Шестова была с одной стороны его воспитание, отсутствие каких-либо нравственных правил, его положительная неподготовленность к трудовой жизни, отсутствие не только образования, но даже элементарных знаний, с другой же наступившее безденежье, вызвавшее вдруг страшное сознание своей положительной беспомощности, пробудившее дурные инстинкты его натуры в мелочах, ставшие заметными для окружающих, так как известно, что крупные подлости, совершаемые под аккомпанемент золотого звона, заглушаются этою дивной мелодией: они вовсе не замечаются, или же на них сквозь пальцы смотрит совеременное общество. Безденежье подействовало на князя настолько угнетающе, что он стал трасом, чего прежде за ним не замечалось.

Следующий почти анекдотический факт красноречиво подтвердит это его новое качество.

Месяца через три после его примирения с Гиршфельдом, последний захватил его с собой в загородную поездку — поужинать в холостой компании. Кроме Николая Леопольдовича и князя, поехали Арефьев и Неведомый. После ужина, за которым было достаточно выпито, компания возвращалась в город. Полупьяный князь повздорил за что-то с Дмитрием Вячеславовичем и назвал его прихлебателем. Взбешенный Неведомый моментально схватил князя за шиворот и несколько раз ударил лицом в дверцу ландо, в котором они ехали.

Владимир схватился рукой за окровавленное лицо и плаксивым голосом обратился к Гиршфельду.

— Дайте мне, Николай Леопольдович, двадцать пять рублей, чтобы я мог купить револьвер и убить