шапки, сюртука и шпаги и измучен до изнеможения. Его преследовали и взяли у крайней будки графа Аракчеева полка. В то же время на гауптвахту приведен был из аптеки аптекарский ученик Руф Федоров.
Поселяне потребовали от Яцковского, чтобы он подписался под показанием, составленным по принуждению, и со слов поселян, одним из писарей, в котором было сказано: «яко бы начальники действительно подкуплены и согласны были отравлять их».
Майор Яцковский упорно отказывался, но поддался, наконец, на мольбы арестованного капитана Дасаева, который просил «успокоить и их, и себя, подписав бумагу».
Поверя обещаниям поселян прекратить буйство и надеясь выиграть время к спасению себя и других, майор подписался, как мог, едва владея дрожащею рукою.
Злодеи только того и ждали. Они надеялись в этой подписке иметь себе оправдание перед государем императором в задуманных ими злодеяниях.
Офицеры обманулись в надеждах получить пощаду от мятежников, мятежники же не избегли справедливой кары.
Немедленно после подписи майор, а за ним и другие были выведены на площадь.
Была уже полночь на 18 июля.
На плацпараде в ночной темноте то поднимался какой-то буйный вопль и оглушительный крик, то наступала такая мертвая тишина, как будто бы плац делался совершенно пуст.
Утром объяснилось, что неистовые крики были смертельным приговором мятежников: криками встречали каждого, одного за другим, выводимых на плац, как на казнь, арестованных лиц; наступавшая затем тишина была страшными минутами душегубства — ожесточенные злодеи умолкали.
Исполнителем кровавого злодейства был хозяин четвертой роты из старослужащих — Горшков.
Он взял на себя обязанность палача и саблей зарубил майора Яцковского, капитана Дасаева, штабс- капитана Денисова.
Запыхавшись, наконец, от зверской работы, злодей бросил саблю.
Тела убитых плавали в крови до утра, и уже часу в десятом их отнесли за штаб.
Четыре большие кровавые лужи долгое время оставались на виду у всех, как бы уличая убийц и их соучастников.
После этой казни невинных, на площадь привели инженер-капитана Костерева.
Его ввели в середину толпы. Руки его крепко держали назад. Он увидал на земле трупы офицеров.
Из толпы ему закричали:
— Выбирай себе место и ложись!
Не потеряв присутствия духа, капитан Костерев спросил:
— За что вы хотите меня убить?
Поселяне молчали.
— Дайте мне хоть помолиться!
Руки его освободили.
Капитан перекрестился, прочитал тихо молитву и затем снова обратился к поселянам:
— Да скажите же мне, за что вы меня убиваете?
Толпа вместо ответа расступилась, и он свободно вышел. Поселяне тут же обратились к нему с просьбами быть их начальником.
— Какой я вам командир, когда вы только что хотели убить меня? — отозвался Костерев.
Поселяне продолжали настаивать принять над ними начальство и вместе с их выборными отправиться в Царское Село, «к царю налицо».
Костерев согласился на предложение и пошел было в квартиру, чтобы собраться в дорогу, но поселяне из какого-то опасения не отпустили его от себя и в эту же ночь непосредственно за совершением убийств, отстраня капитана, отправили восемь человек выборных из хозяев в Царское Село, для донесения государю императору о происшедшем и для оправдания в своих поступках.
При этом поселяне самовольно выдали своим депутатам 400 рублей из казенного ящика.
Выборным поручено было представить мнимую опасность от подкупа начальства на отравление всех поселян ядом, и что-де эта крайность вынудила их отважиться на ослушание и насилие против начальства. В подтверждение нелепицы взяли несколько пузырьков из аптеки с острыми врачебными веществами и вынужденную подписку майора Яцковского.
18 июля в поселенном австрийского императора Франца I полку происходило то же, что было и накануне.
Собираясь на площади, поселяне кричали, отыскивая везде яд и советовались, каким образом поступить с оставшимися офицерами.
4-я поселенная рота толпою пришла в штаб; здесь отыскали и поймали майора Кутузова, лекаря Гутникова, аудитора С
Захватили писаря Штоца, надели на него петлю и привязали к хвосту лошади. Испугавшаяся лошадь притащила его по земле значительное расстояние, но благодаря своей ловкости и присутствию духа, писарь спасся от смерти, причем ему помогли некоторые из поселян, находившихся в штабе.
Так прошел третий день буйств.
Он заключен был тем, что взяли с гауптвахты полуживого капитана Соколова и повели под большим конвоем в ригу к покойникам.
Положив его возле мертвых, несчастному стали угрожать, что если он не признается в подписке в отравлении ядом, то его тут же умертвят.
Соколов твердо отвечал допросчикам, что никакой подписи на отраву не было и клялся им в своей невинности.
Поселяне сказали ему «вставай» и повели через площадь обратно на гауптвахту, говоря, что на другой день таким же образом будут допрашивать и других арестованных.
Между тем, в округе поселенного гренадерского полка короля прусского офицерские жены были в страхе и отчаянии. В слезах о страданиях родных и в мучительном беспокойстве за жизнь их, они собирались у священника полка, отца Воинова.
Слезы и молитва были их пищею и некоторою отрадою.
Мщение высказывалось и в поселянках: одна из них, пожилая и, по-видимому, степенная, подошла к устрашенным и отчаявшимся женщинам, знакомым ей, и, вместо утешения, сказала:
— Когда наших мужей били, вы тогда чай пили.
Насколько и женщины поселянки были озлоблены доказывает, что школьный учитель 3-й поселенной роты, унтер-офицер Гаврилов, вытерпел истязание от женщин.
Поселянки схватили его и жестоко высекли розгами из мести за взыскания с их детей кантонистов, за школьные неисправности.
Когда его стыдили и говорили, как он мог поддаться женщинам, то он говорил, что на стороне врагов его перевес был слишком великим, что на него напали тридцать женщин, а он был один.
Тела убитых в ночь офицеров отнесены были поутру, как уже мы сказали, за штаб, где складывались дрова, брошены там и зарыты в неглубоких ямах.
На плацу, между тем, поселяне истязали захваченных вновь и содержавшихся под караулом.
В числе жертв, забитых до смерти, были подпоручик Федулов и фурштатный офицер Грешников.
На этом убийства и истязания кончились.
Из оставшихся в живых на гауптвахте отнесли на квартиру на руках подпоручика Винокурова, совершенно в беспамятстве, безнадежного, и отвели штабс-капитана Дмитриева, и без того слабого здоровьем, изможденного троекратным истязанием под розгами, и аудитора Губанова, изувеченного и хромого.
Все трое впоследствии выздоровели, только первый страдал головою, которая была страшно избита, а последний остался на всю жизнь хромой и с трудом ходил на костылях.
