Широкая и чистая река медленно петляла меж зеленых лугов. Оглядевшись, он понял, что стоит на каком-то островке: две маленькие речки сливались в одну большую, отрезая его холм от полей и дальнего леса.

И тут он понял, сам не зная почему, но с полнейшей уверенностью: он в Лондоне, но в том Лондоне, каким он был, вероятно, за три тысячи лет до того, как лег первый камень первого человеческого поселения.

Расстегнув молнию, он убрал нож в сумку, положив его на джинсы рядом с бумажником. Потом снова застегнул. Небо начало светлеть, но и заря была незнакомой. Солнечные лучи казались моложе тех, к каким он привык, – чище, наверное. Оранжево-красное солнце поднялось на востоке, там, где когда-то будут доки, и Ричард смотрел, как его лучи заливают леса и пустоши, которые он по привычке называл Гринвичем и Кентом.

– Эй, – окликнула д'Верь.

Он не видел, как она подошла. Под потертой кожаной курткой одежда на ней была другая, но все равно это были мятые и заплатанные наслоения, хотя на сей раз – тафты и кружев, парчи и шелка. В рассветных лучах ее короткие волосы блестели, как начищенная медь.

– Привет, – сказал Ричард.

Став с ним рядом, она сжала его длинные пальцы маленькими своими, взяв за здоровую правую руку.

– Где мы? – спросил он.

– На великом и ужасном острове Вестминстер, – сказала она, и ее слова прозвучали так, будто она что-то цитирует, но он не мог поверить, что когда-то слышал эту фразу раньше.

Рука об руку они пошли по высокой, влажной от тающей изморози траве. За ними, отмечая, где они ступали, протянулся темно-зеленый след.

– Знаешь, – сказала д'Верь, – теперь, когда ангела нет, в Под-Лондоне многое нужно уладить. И все падет на меня. Мой отец хотел объединить Под-Лондон… Наверное, мне следует попытаться закончить то, что он начал.

Они шли на север, прочь от Темзы. В небе над головой кружились и кричали белые чайки.

– И ты слышал, как Ислингтон упомянул о том, что на всякий случай велел оставить в живых мою сестру. Может быть, я не единственная, кто выжил. К тому же ты спас мне жизнь. И не раз. – Она помолчала, а потом протараторила, словно боялась не сказать: – Ты был мне настоящим, самым настоящим другом, Ричард. И мне почти уже стало нравиться, когда ты рядом. Пожалуйста, не уходи.

Левой, покалеченной, рукой он неуклюже потрепал ее по затылку.

– Ну… мне тоже стало нравиться, когда ты рядом. Но я не принадлежу этому миру. В моем Лондоне… ну… самая большая опасность, какая может тебя поджидать, это спешащее куда-то такси. Ты мне тоже нравишься. Очень нравишься. Но я должен вернуться домой.

Она смотрела на него снизу вверх многоцветными глазами, в которых мешались зелень, голубизна и пламень.

– Тогда мы больше никогда не увидимся.

– Наверное, ты права.

– Спасибо за все, что ты сделал, – сказала она. А потом вдруг обхватила его шею руками и стиснула так крепко, что у него заболели синяки на ребрах, и он тоже обнял ее в ответ так же крепко – на что синяки отчаянно запротестовали, откликнулись болью, но ему было наплевать.

– Что ж, – наконец сказал он. – Очень рад был с тобой познакомиться.

Д'Верь изо всех сил моргала. Он даже спросил себя, не собирается ли она снова сказать, что ей соринка в глаз попала, но она только произнесла:

– Готов?

Он кивнул.

– Ключ у тебя?

Поставив на землю сумку, он сунул здоровую руку в задний карман. Вынул ключ и протянул ей. Она подняла его на уровень груди, держа перед собой так, словно вставила в воображаемый замок.

– Ну вот, а теперь иди. И не оглядывайся.

Он начал спускаться с пологого холма, прочь от голубых вод Темзы. Над головой пронеслась серая чайка. У подножия холма он оглянулся. Д'Верь стояла на вершине, подсвеченная лучами восходящего солнца. Щеки у нее блестели.

Оранжевый свет солнечным зайчиком отразился от ключа.

Одним решительным движением д'Верь его повернула.

Мир погрузился во тьму, голову Ричарда заполнил низкий гул, точно обезумевший рык тысяч и тысяч разъяренных зверей. Он моргнул в темноте, крепче сжал ручку сумки и спросил себя, не сглупил ли, поспешив убрать нож.

Мимо проталкивались какие-то люди. Ричард от них отшатнулся.

Перед ним были ступени. Он стал по ним подниматься. И по мере того как он шел, мир становился все четче, обретал очертания и форму. Рык сменился ревом уличного движения – он выходил из подземного перехода на Трафальгарскую площадь.

Начинался теплый октябрьский день. Прижимая к груди сумку и моргая на яркий свет, Ричард стоял на краю площади, по которой с ревом мчались такси, машины и двухэтажные красные автобусы. Туристы бросали корм легиону жирных голубей и фотографировались на фоне колонны Нельсона и охраняющих ее огромных львов Лэндсира[24]. Небо было того безмятежно голубого цвета, каким бывает экран телевизора, настроенного на закончивший вещание канал.

Он шел по площади, спрашивая себя, реален ли он в этом мире. Японские туристы не обращали на него внимания. Он попытался заговорить с хорошенькой блондинкой, но она рассмеялась, покачала головой и сказала что-то на языке, который Ричард принял за итальянский, но который на самом деле был финским.

Неопределенного пола ребенок рассматривал голубей, сосредоточенно поглощая шоколадный батончик. Ричард присел рядом на корточки.

– Привет, малыш, – сказал он.

Дитя тщательно сосало батончик и не подавало никаких признаков того, что распознало в Ричарде человека.

– Привет, – повторил Ричард, в голос которого теперь вкралась нотка отчаяния. – Ты меня видишь? Малыш? Привет?

С перемазанного шоколадом личика на него сердито посмотрели маленькие глазки, и тут вдруг нижняя губка задрожала. А потом дитя сбежало, чтобы обхватить руками ноги ближайшей взрослой женщины, и загундосило:

– Мам? Этот человек ко мне пристает. Он ко мне пристает, мам.

Мамаша грозно повернулась к Ричарду.

– Что вам надо от нашей Лесли? – потребовала ответа она. – Для таких, как вы, специальные заведения придуманы.

Ричард расплылся в улыбке. В счастливой улыбке до ушей. Такую улыбку не стереть, даже ударив кирпичом по затылку.

– Честное слово, я ужасно извиняюсь, – сказал он, улыбаясь, как Чеширский Кот.

И, сжимая свою сумку, побежал по Трафальгарской площади, сопровождаемый хлопаньем крыльев, изумленных владельцев которых он заставил подняться в воздух.