таинство крещения, дабы улучшить свое положение, а возможно, даже получить права гражданства в великом и богатом городе Гамбурге. Вместе с тем, добавил он, никто не будет принужден к крещению, даже если досточтимый господин доктор фон Эйцен победит в вышеозначенной диспутации.

Евреи, как заметил Эйцен, тотчас склонили головы друг к другу и зашептались, а один из них, с большим острым носом и седой лохматой бородой, подняв руку, спросил, придется ли им тогда вкушать от тела повешенного и пить его кровь в церкви, как это делают гои, несмотря на то, что в Писании проклят пред Богом всякий повешенный на дереве?

Тут сердце доктора Паулуса переполнилось святым гневом, из него улетучились всяческая нерешительность и сомнения в том, правильно ли он поступил и благополучно ли закончится его начинание; поднявшись с места, он твердым голосом объявил, что подобные слова свидетельствуют наилучшим образом, сколь велики заблуждения иудеев; Христос в Его великом милосердии умер ради искупления и их грехов, поэтому каждому христианину надлежит молиться о спасении и их проклятых душ, дабы Христос мог порадеть о них, когда пробьет час Страшного Суда. «Почему евреи отказываются верить, что их Мессия явился к ним в лице Иисуса Христа? — спросил он, вскинув главу, будто пророк. — Разве они не видят на собственном примере, что Храм их разрушен, а сами они рассеяны по всему свету, где живут они в нужде, чужие среди чужих, гонимые и убиваемые своими врагами? Такова была кара Божья, которой Он справедливо наказал и продолжает наказывать по сей день упорствующих в своем заблуждении евреев за то, что они не признали Спасителя, а потребовали от Пилата распять Его, после чего Пилат умыл руки перед народом и сказал: „Не виновен я в крови Праведника Сего“; евреи же, как свидетельствует Матфей, 27, кричали: „Кровь Его на нас и на детях наших“».

Эйцен понял, что увлекся и вопреки своим планам и намерениям ввязался в диспут, то есть, по существу, уже ведет его; ученый еврей Иезекииль Перейра также понял это; погладив свою красивую завитую бороду, он, обращаясь к почтенным гостям, спросил, позволят ли ему господин доктор и досточтимые господа присутствующие задать со всею скромностью предварительный вопрос, а именно, руководствуясь какими авторитетами намеревается вести спор уважаемый оппонент и на основе какого Завета — Ветхого, Нового или же обоих? Ибо поскольку речь идет об обращении иудеев в иную веру, и только, то было бы слишком просто сразу же, a priori, потребовать от них признать Евангелие и Апостольские послания. Подобные требования могут быть обоснованными лишь после их обращения в христианскую веру, а до тех пор следует опираться на пять книг Моисеевых, на слова их собственных пророков, на святые псалмы и притчи, чтобы доказать, чем и как столь сильно погрешили евреи.

При подобных словах у Эйцена подвело живот, а под носом выступили капельки пота, тем более что он заметил, как некоторые из почетных гостей закивали головами, будто одобряя сказанное; эти глупцы поддались на внушение, что еврей якобы должен знать лишь собственное вероучение, и даже не догадываются, какой удар наносят они своему суперинтенданту, лишая его доброй половины оружия.

Перейра же, продолжая наступать, захотел узнать, в какой из книг Моисеевых или в каком из писаний святых пророков сказано, что спасение и благо Израиля, а также возращение благорасположения Господа народу Израиля связано с верой в якобы уже пришедшего Мессию? Писание требует веровать лишь в Одного и Единственного, то есть в Бога, да святится имя Его, ибо сказано: «Шма Исраэль! Адонай Элохэйну, Адонай Эхад!», то есть: «Слушай, Израиль! Господь — Бог наш, Господь один!» А Господь ревностен, поэтому Он не допустит для Израиля иных богов рядом с Собою, не говоря уж о каких-либо «сынах Божьих».

Эйцен с неудовольствием отметил, что Перейра сумел увернуться от обсуждения очевидной для всех кары Израилю и вместо этого навязал спор о небесной арифметике, которую непросто перевести на арифметику земную, тем более еврейскую. Однако противнику нужно дать немедленный отпор, чтобы выбить из его рук важный аргумент, поэтому Эйцен решительно заявил: «Сын Божий, наш Спаситель, на которого столь уничижительно намекает Дом Перейра, это не второй Бог рядом с первым, нет — это Бог- Отец, Бог-Сын и Логос, Дух Святой, которые изначально являлись единым целым; следовательно, в данном пункте нет абсолютно никакого противоречия заповеди поклоняться Богу единому; другое подтверждение вышесказанному дано тем обстоятельством, что имя Бога, Элохим, употребляется в древнееврейском языке во множественном числе, о чем можно судить по словам Самого Господа из Первой книги Моисеевой „Бытие', глава 1, стих 26: 'И сказал Бог: сотворим человека по образу Нашему, по подобию Нашему…'; поскольку местоимение «наш» вряд ли относится к ангельскому окружению, следовательно, сотворением человека занимался триединый Господь, то есть все мы являемся творениями и Его Сына, а поэтому обязаны чтить Его не менее, чем Отца».

Ну, вот мы почти дошли до первой главы первой книги Моисеевой, раньше вообще ничего еще не было, подумал Эйцен, так что Перейру удалось побить его собственным оружием, пусть не задается, а то прибыл из Португалии, откуда король выгнал его вместе с остальными спесивыми евреями, и решил, что может наставлять нас в Святом Писании и опять унижать Господа нашего Иисуса Христа. Перейра, однако, слегка улыбнувшись, поклонился почетным гостям и попросил кого-либо из господ сенаторов или высокочтимых герцогских советников предложить многоуважаемому оппоненту процитировать следующий, 27 стих из первой книги Моисеевой; поскольку Эйцен обескуражено промолчал, то Перейра сам прочитал этот стих, в котором говорится: «И сотворил Бог (единственное число) человека по образу Своему (единственное число)…» Отсюда следует, что pluralis из стиха 26 есть всего лишь Pluralis Maestatis, так называемое множественное авторитета, которым пользуются Его Высочество герцог Готторпский и другие сиятельные особы, говоря о себе во множественном числе, отнюдь не являясь при этом сочетанием трех персон. Тут вновь поднялся наглый еврей, который прежде задавал вопрос о теле повешенного, и пожелал узнать у господина суперинтенданта, не могло ли случиться так, что при сотворении мира сынок просто поленился, из-за чего отцу пришлось работать одному; при этих словах остальные евреи загоготали, принялись шлепать себя по ляжкам, восклицать «Ой-ой!», пока городской стражник, стоявший у входа в синагогу, не подошел к наглецу и не вытолкал его взашей на улицу. Эйцену стало ясно, что лучше было бы сослаться на святых пророков, вместо того, чтобы спорить об единственном и множественном числе, ибо верный ответ на арифметическую задачку может получиться, а может и нет, святое же пророчество сбывается непременно. Поэтому он заявил, что в книгах пророков есть многочисленные предсказания об Иисусе Христе как обетованном Мессии; эти предсказания касаются не только Его рождения или происхождения из дома Давидова, но также Его жизни, деяний и смерти. Причем, если бы речь шла об одном-единственном пророчестве, в нем еще можно было бы, пожалуй, усомниться, однако пророчеств так много, они так разнообразны и все так недвусмысленно указывают на Христа как Сына Божьего, что даже самый упрямый еврей, пересчитав их по пальцам, не посмеет опровергнуть результат. Разве не говорил пророк Михей: «И ты, Вифлеем, земля Иудина, ничем не меньше воеводств Иудиных, ибо из тебя произойдет Вождь, который упасет народ Мой Израиля»? И разве не родился Иисус Христос именно в Вифлееме, в хлеву? Разве не вышел он из чрева девы, как предсказывал пророк Исайя, считая это знамением Божьим: «Се, Дева во чреве приимет и родит Сына»? Разве не тот же Пророк Исайя возвестил: «И произойдет отрасль от корня Иессева, и вновь произрастет от корня его; и почиет на нем Дух Господень»? Но ведь Иосиф, отец Иисуса Христа, происходил, как доподлинно известно, именно из рода царя Давида, бывшего в свою очередь сыном Иессея, следовательно, и это пророчество исполнилось.

Перейра вновь вежливо спросил, позволено ли ему будет кое-что заметить досточтимому господину доктору, а получив разрешение, сказал, что хотел бы от него узнать, чьим же все-таки сыном был Иисус, родившийся в Вифлееме: сыном ли плотника Иосифа, о котором в двух из четырех Евангелий говорится, что происходит он из дома царя Давида? Или сыном Божьим, который необъяснимым образом попал в чрево невинной девы? И мог ли вышеупомянутый Иисус, являясь сыном Божьим, вообще иметь человеческую природу, а если он был сыном Иосифа, то мог ли он стать частью Божественной Троицы? На скамьях для почтенных гостей беспокойно заерзали, Эйцен тревожно оглянулся на своих коллег, гамбургских пасторов, ибо дело коснулось пункта, где во мнениях расходились даже четыре евангелиста: Матфей и Лука, Марк и Иоанн; однако духовные собратья имели вид равнодушный, возможно, они даже радовались затруднениям нового суперинтенданта; похоже, евреи тоже заметили, что их поединщик сразил досточтимого доктора, как некогда юный Давид поразил своею пращой могучего Голиафа. Впрочем, новый Голиаф оказался покрепче неуклюжего верзилы, с которым соперничал Давид, а кроме того, суперинтендант твердо памятовал, что человеку легче верить, нежели думать, поэтому, возвысив голос, Эйцен перешел в наступление: «О, еврейская изворотливость! О, постыдное мошенничество и издевательство! Вы, Дом Перейра,