вагону к третьему звонку и еле успел сесть. Что стало с вещами, которые остались, прислали ли их назад домой? Дорога была хорошая. С вокзала в Москве вызвали автомобиль и поехали домой. Но что я застал дома, ты не можешь себе представить. Здесь ночевал Стенич (известный переводчик Валентин Стенич, погибший в годы „ежовщины“. —
Родная! Теперь о главном. Получил твою записку. Ты хочешь доказательств того, что я хочу, чтобы ты приехала. Я делаю все возможное. Пока возьми себе трудовую книжку, и чтобы там было написано, что ты нигде не служишь, т. к. у тебя ребенок и хозяйство. Иначе могут быть неприятности в дороге. Если не хочешь дожидаться квартиры, то приезжай сейчас же. Ты не была в спектакле, Казаровская теперь страдает. Ты звонила по телефону, но меня не было и не могло быть, т. к. первый раз пошел обедать, а второй — на концерт. Будь умницей и не шали. Ну что еще? Пока больше нечего. Целую тебя крепко и хочу быть с тобой. Твой Ледя».
Вот отрывок еще из одного письма:
«Леночка! Только что получил твое письмо, которое меня очень обрадовало. Ты сразу стала искренней и лучше. Ну слава Богу все образумилось. Я бы тебе много написал, но Троицкий сейчас уедет и меня торопит. Неужели тебе так скучно в Петербурге, что ты хочешь приехать? Давай серьезно. Я не знаю, как поступить. Послать ли тебе денег с Троицким или дождаться Костю? Потом может случиться, что ни у тебя, ни у меня нет денег. Ты уж, наверное, высчитываешь мои заработки в миллиардах, а это не так, ты ошибаешься. Денег не ахти как много. Так что с Троицким посылаю тебе миллион. С Костей пошлю еще. Будь здорова. Целую тебя. Твой Ледя».
В начале 1920-х годов в Петрограде было два театра оперетты. Едва ли не в первые же минуты по приезде в Петроград Утёсов отправился в «Палас-театр», где располагался один из них. Очень скоро он уловил, что ничем особенным петроградская оперетта от московской не отличается. Впрочем, не совсем так — здесь была блистательная, высокообразованная актриса Елизавета Тиме. В прошлом драматическая актриса с великолепными голосовыми данными, она была душой Театра оперетты. Как и в «Славянском базаре», в «Палас-театре» Утёсов начал с роли Бони в «Сильве». Елизавета Ивановна играла Сильву. Нельзя сказать, что удача пришла сразу, но дуэт состоялся. Вскоре Утёсов и Тиме сыграли главные роли в «Прекрасной Елене». Хотя она была старше его на десять лет, между ними завязался роман, но он быстро сошел на нет — наученный горьким опытом Утёсов больше не собирался уходить из семьи. Елизавета Ивановна тепло вспоминала Леонида Осиповича до конца своих дней: она скончалась в 1968 году.
Заметим, что репертуар в «Палас-театре» был намного обширнее, чем в «Славянском базаре». Там было поставлено около десятка оперетт, среди них «Баядерка», «Мадам Помпадур», «Вице-адмирал». В последней из них Утёсов сыграл матроса Пунто: «Я играл эту роль с особенным удовольствием, наверно потому, что она напоминала мне милых сердцу одесситов. Лихой матрос, певец и острослов, честный и скромный малый — в нем было все, что составляло мечту моего детства. Особенно волновали меня слова Пунто, когда он просится на берег, в родной город Кадикс, где „его каждая собака знает“. В этих словах мне слышалось что-то до боли понятное. И я не случайно наградил Пунта одесскими манерами. Он, например, лихо, с характерным присвистом сплевывал сквозь стиснутые зубы. Впрочем, в этом увидели опошление образа „революционного матроса“. Может же такое прийти в „критическую“ голову: Пунто — революционный матрос!»
Участие в опереттах, особенно таких как «Девушка-сыщик» или «Дорина и случай», далеких от классического репертуара, доставляло Утёсову огромное наслаждение. Режиссуру нескольких спектаклей осуществлял Сергей Эрнестович Радлов — тот самый Радлов, который через несколько лет поставит «Короля Лира» в ГОСЕТе. Оперетта «Девушка-сыщик» сама по себе особого интереса не представляла, но Радлов сумел ее осовременить, принеся в жертву первоначальный сценарий. Утёсов писал: «„Девушка- сыщик“ была поставлена еще до создания первой советской оперетты… В эту буржуазную в общем-то оперетту он включил мотив погони за революционными документами… Мне досталась роль сыщика, который ищет эти документы. Мой сыщик был ловким, тренированным, физически сильным человеком. Когда надо, мог пройти по канату, натянутому под колосниками (с которого я однажды свалился, но все-таки быстро пришел в себя и довел спектакль до конца, хотя, как написали в газетах, получил „сильное сотрясение всего организма“). Но, несмотря на все эти отличные спортивные качества, мой сыщик был предельно самоуверенным дураком. Если бы тогда уже были картины о Джеймсе Бонде, этот образ мог быть воспринят как сатира на супермена».
В том же «Палас-театре» Утёсов 2 февраля 1923 года сыграл уникальный спектакль «От трагедии до трапеции», который длился целых шесть часов. За это время артист превращался из революционера Раскольникова в царя Менелая из оперетты «Прекрасная Елена», в дивертисменте играл соло на гитаре, пел, танцевал в паре с балериной и завершал представление упражнениями на трапеции. Этот нашумевший спектакль стал предтечей «синтетического» искусства Утёсова, в котором неразрывно соединялись музыка, танец и буффонада с элементами импровизации.
Параллельно с работой в «Палас-театре» Утёсов выступал еще и в Свободном театре. Театр с таким названием был и в Москве, но ленинградский Свободный театр и в жизни Утёсова, и в истории театра миниатюр в России занимает особое место. Созданный антрепренером Григорием Юдовским в 1922 году как антрепризный, он находился на Невском, 72. Театр этот вскоре стал одним из самых любимых в городе. Спектакли в нем шли дважды за вечер, и при этом еженедельно менялась программа. Разумеется, во многом репертуар складывался случайно. Среди авторов нередко бывали и актеры театра — шла, например, пьеска Горина-Горяинова «Бомба». Ставили в театре и пьесы Лидии Чарской, водевили, даже маленькие оперетты. Режиссеры были приходящими, порой — случайными, но здесь начинали свой путь и такие известные режиссеры, как Николай Акимов. Среди множества разных и часто посредственных актеров были и талантливые В. Давыдов, Е. Корчагина-Александровская, П. Поль, В. Хенкин. В истории этого театра была и еще одна незабываемая страница. Именно здесь был показан эксцентричный танец «Пат, Паташон и Чарли Чаплин», исполненный П. Березовым, Н. Черкасовым и Б. Чирковым. Танец этот его участники исполняли еще много лет после того, как Свободный театр был закрыт в связи с ликвидацией нэпа.
В жизни и творческой биографии Утёсова этот театр оставил неизгладимый след. С его сцены артист впервые в конце 1920-х годов прочел «Контрабандистов» Багрицкого и «Повесть о рыжем Мотеле» Уткина, рассказы Бабеля и Зощенко. Здесь же Леонид Осипович сыграл своего «Менделя Маранца» — инсценировку рассказов американского писателя Давида Фридмана. Мендель Маранц — местечковый доморощенный философ, чем-то напоминающий Тевье-молочника Шолом-Алейхема. Игра Утёсова в этом спектакле имела ошеломляющий успех. Почему — вполне объяснимо. Сыграть его в ту пору на русской сцене мог только Утёсов — человек, выросший на одесской Молдаванке, по существу, в местечке среди большого города. Театровед Симон Дрейден рассказывал мне, что он видел этот спектакль десятки раз, и в каждой постановке Маранц-Утёсов был другим. Когда Леонид Осипович читал монологи Маранца, они запоминались зрителю, реплики этого местечкового философа становились афоризмами в Петрограде: «Что такое деньги? — Болезнь, которую каждый хочет схватить, но не распространить». Заметим, что слова эти произносились со сцены в самом начале нэпа и многими воспринимались как сатира. Но главное было не в этом — Мендель Маранц Фридмана, как и Тевье-молочник Шолом-Алейхема, полюбился зрителям неподдельной добротой, искренностью, отсутствием зависти.
Вспоминая этот спектакль, Леонид Осипович написал: «Я играл Менделя Маранца с удовольствием, он дорог мне постоянной и упорной борьбой за счастье, непоколебимым оптимизмом, мудростью и умением философски и с юмором относиться к трудностям жизни. Сколько подобных Менделю Маранцу людей встречал я в своей Одессе! Да и мой отец в какой-то мере походил на него. Так что не случайно так близок и понятен мне был этот образ».
Даже тогда, в начале 1920-х, этот невинный, казалось бы, спектакль вызвал немало споров. В ленинградской газете «Смена» статья о нем называлась «Никаких Маранцев». Но даже нетерпимые к любым «буржуазным проявлениям» юнкоры, назвавшие так свою статью, не могли не отметить прекрасную игру
