трезво, рассудочно. Сен-Жюст – жалок сам по себе, и его внешние холодность и автоматизм, его суровость, наводящая ужас, – это лишь защита, способ скрыть ощущение своей неполноценности. Я вспомнила его восторженные отзывы о греческих героях семь лет назад. Человек, который уверяет, что «после римлян мир опустел» и не находит себе никакого поприща, кроме кровавого, в современном мире, – неизбежно неполноценен. Вот почему он так ненавидит тех, кто видел его униженным, и так жаждет унизить всех остальных – для того, чтобы сделать их такими же неполноценными.

Его дружок как раз ему под стать. Я не знала Робеспьера, но была уверена, что они – точная копия друг друга. Сами ничего собой не представляя в интеллектуальном смысле, они жаждут заставить всех преклоняться перед их умом и проницательностью. Они развязали террор, чтобы уничтожить всех умных людей, к которым питают патологическую ненависть. Поистине, Франция очень низко пала, если позволила Робеспьеру и Сен-Жюсту управлять собой.

Ну, а я… Я – женщина, меня можно унизить особо изощренно. Можно усилить наслаждение от этого унижения, представив, что именно в его, Сен-Жюста, воле отправить меня на эшафот и что скоро это будет сделано и я окажусь в руках палача. Питаясь этими соображениями, можно нарисовать себе сколько угодно сладострастных и жестоких картин, как это свойственно мужчинам.

Но мне тоже кое-что известно о мужчинах, и я не невинная девица. Видит Бог, я все силы приложу, чтобы для этого монстра минута его торжества обернулась самым большим унижением. Этот идиот, очевидно, полагает, что, овладев мною, утвердит таким образом свою власть надо мной! И он еще узнает, что я думаю о его мужских достоинствах! Если я выкажу страх или растерянность, это усилит его агрессивность. Он любит, когда его боятся. Но я поведу себя совершенно иначе.

Я просидела здесь уже довольно долго и начала ощущать, что мне становится невыносимо холодно. На дворе еще была зима. Съежившись, я подумала, что со стороны Сен-Жюста отправить меня сюда было величайшей подлостью.

Задребезжал замок. Я оглянулась. На пороге возникла фигура Лежена, одноногого секретаря Сен- Жюста. Неужели меня снова вызывают на допрос? Впрочем, этого быть не может: должны же эти революционеры когда-нибудь спать. По моим подсчетам, сейчас было около полуночи.

– Я принес тебе кое-что, – проговорил секретарь, тяжело спускаясь по ступенькам. Его деревянная нога глухо постукивала по камням.

Удивленная, я смотрела на него. Он принес мне походное одеяло, кусок хлеба и фонарь, чтобы отгонять крыс.

– Я знаю, без одеяла здесь можно отдать Богу душу, – пояснил он хмуро.

– Это от вас или от Сен-Жюста? – спросила я.

Инвалид не ответил и снова поднялся к двери. О чем я спрашиваю! Разве мог такой слизняк, как Сен- Жюст, совершить хоть один человеческий поступок!

– Я благодарю вас! – крикнула я инвалиду, понимая, что он позаботился обо мне по собственному желанию.

Вокруг меня снова воцарился мрак. Правда, теперь он слегка разгонялся слабым светом фонаря. Его свечи хватит до утра. Я укуталась в одеяло, съела кусок хлеба и, подобрав под себя ноги, уснула.

Мне можно было спать – я уже все обдумала.

Меня разбудил ужасный холод и писк. Еще не совсем проснувшись, я почувствовала, как что-то противно-теплое скользнуло у меня на ноге. Это была крыса.

С возгласом ужаса я вскочила на ноги, перевернув фонарь, в котором догорала свеча. Сердце у меня колотилось. Лихорадочно оглядевшись, я с трудом сообразила, где нахожусь. Мне было немного дурно – то ли от голода, то ли от встречи с крысой.

Заскрежетал замок. Снова появился Лежен, благодаря которому я этой ночью не умерла от холода.

– Ах, так меня снова вызывают, – произнесла я, обнаружив, что голос у меня звучит неожиданно звонко.

– Уже восемь часов утра, – объявил инвалид.

– И что, ваш господин уже явился? – спросила я насмешливо, поднимаясь по ступенькам.

– Гражданин представитель народа мне не господин. Нынче господа за границей. А гражданин Сен- Жюст каждое утро в шесть утра ездит верхом. К восьми он уже занимается своими обязанностями.

– Ездит верхом!.. – повторила я саркастично.

Какой отвратительный человек был этот Сен-Жюст: сухой и манерный, жестокий и напыщенный, мстительный и смешной. Было даже как-то унизительно погибнуть благодаря его проискам. Меня утешала только мысль о том, что я помогаю увлечь этого мерзавца в могилу. Чем больше он и его соратники будут бесноваться и проливать крови, тем шире разверзнется перед ними бездна и тем скорее произойдет падение.

Когда я вошла и за мной захлопнулась дверь, Сен-Жюст уже сидел за служебным столом, производя впечатление чрезвычайно занятого государственного мужа. Он взглянул на меня, и глаза его сузились от ненависти.

– Итак, я жду, когда же вы будете меня бесчестить, – произнесла я насмешливо. Я чувствовала слишком большое отвращение к нему, чтобы бояться. Как жаль, что он не знает, что я помогаю привести его к краху. Было бы весьма приятно сообщить ему об этом.

– Мы продолжим допрос, – сказал он резко, поднимаясь из-за стола, – прямой, стройный, с неестественно прямо посаженной головой.

– Прекрасно.

Я села, ожидая, что же будет дальше. Я уже немного отошла от холода подземелья, и кровь прилила у меня к щекам, руки согрелись. Пожалуй, даже после такой ночи я имела в себе больше жизни, энергии и радости, чем этот бледный холодный представитель народа.

– Тебя подослал Батц? – внезапно спросил он.