— Это?.. — Брат Финго перевел взгляд с записки на брата Франциска и опять на записку. Неожиданно он покачал головой, снова закрыл крышку коробки и встал на ноги. Его улыбка сделалась явно фальшивой. — Наверное, отец Чероки прав. Тебе лучше отправиться назад и попросить брата аптекаря сварить одно из его очищающих лекарств. Это у тебя лихорадка, брат.

— Может быть. — Франциск пожал плечами.

— Где ты нашел эту гадость?

— По этой дороге, за холмами, — показал послушник. — Я сдвинул несколько камней. Там была дыра, и я нашел подвал. Можешь посмотреть сам.

Финго помотал головой.

— Не стоит. У меня впереди еще долгий путь.

Франциск поднял коробку и пошел к аббатству, а брат Финго возвратился к своему ослу. Но, сделав несколько шагов, послушник остановился и снова обратился к Финго.

— Брат Пятнышко, не найдется ли у тебя двух свободных минут?

— Может быть, — ответил Финго. — А для чего?

— Только для того, чтобы подойти туда и заглянуть в Дыру.

— Зачем?

— Чтобы ты мог сказать отцу Чероки, что это подземелье действительно существует.

Финго помешкал, наполовину закинув ногу на спину осла.

— Ха! — Он снял ногу. — Ладно. Если там ничего нет, я так и скажу тебе.

Франциск подождал, пока долговязый Финго не исчез из виду за холмами. Тогда он повернулся и потащился по пыльной дороге к аббатству, жуя зерно и прихлебывая воду из меха. Время от времени он оглядывался. Финго отсутствовал уже больше двух минут. Брат Франциск уже перестал ждать его появления, когда услышал рев со стороны развалин. Он обернулся. Он еще мог различить одинокую фигуру резчика на вершине холма. Финго размахивал руками и энергично кивал головой. Франциск помахал ему в ответ и устало побрел своей дорогой.

Две недели полуголодного существования давали о себе знать. Через две или три мили он начал шататься. Когда до аббатства оставалось еще около мили, он упал в обморок прямо на дороге. Было уже далеко за полдень, когда отец Чероки, возвращаясь из своего обхода, заметил его. Быстро спешившись, он начал поливать лицо юноши водой, пока тот не пришел в чувство. По пути в аббатство Чероки встретил разносчика сего ослами и остановился, чтобы послушать рассказ, подтверждающий достоверность находки брата Франциска. Хотя он еще не был готов поверить, что Франциск обнаружил нечто действительно важное, но уже сожалел о том, что был так нетерпелив в разговоре с мальчиком. Пока Франциск, сконфуженный и еще не вполне пришедший в себя, сидел на обочине, отец Чероки заметил коробку, чье содержимое валялось в дорожной пыли, и бегло осмотрел надпись на крышке. Он почувствовал, что готов отнести лепет парня во время исповеди на счет романтического воображения, а не на счет сумасшествия или лихорадки. Правда, он не посетил подземелье и не исследовал тщательно содержимое коробки, но было очевидно, что мальчик, скорее, неверно истолковывал реальные события, а вовсе не галлюцинировал.

— Ты сможешь закончить свою исповедь, как только мы вернемся, — мягко сказал он послушнику, помогая ему взгромоздиться на кобылу позади седла. — Я думаю, что смогу отпустить тебе грехи, если ты не будешь настаивать на личном послании от святого. А?

Франциск был в этот момент слишком слаб, чтобы на чем-нибудь настаивать.

— Вы поступили правильно, — проворчал наконец аббат. У него было широкое крестьянское лицо с ярким румянцем, глубоко изборожденное морщинами. Минут пять кряду он медленно мерил шагами пол своего рабочего кабинета, а отец Чероки тем временем беспокойно ерзал на краешке стула. Аббат ничего не говорил с того момента, как Чероки вошел в кабинет по его вызову. Чероки слегка привстал, когда аббат Аркос в конце концов произнес несколько слов.

— Вы поступили правильно, — повторил аббат, остановившись в центре комнаты, и посмотрев искоса на своего священника, который начал понемногу расслабляться. Было уже близко к полуночи, и Аркос был готов отойти ко сну на час или два перед заутреней и вознесением хвалы. Еще влажный и слегка растрепанный после недавнего погружения в купальную бочку, он напоминал Чероки большого медведя, еще не до конца превратившегося в человека. Аббат носил одежду из шкуры койота, и единственным знаком его сана был нагрудный крест, впрочем, трудно различимый на темном меховом фоне и поблескивавший в свете свечи только тогда, когда аббат поворачивался к столу. Его мокрые волосы свисали на лоб. С короткой встрепанной бородкой и в шкуре койота он моментами меньше всего походил на священника, скорее уж на военачальника, полного едва сдерживаемого азарта, оставшегося после недавнего штурма. Отец Чероки, происходивший из баронского денверского рода, старался соблюдать все формальности по отношению к официальному рангу и почтительно обращаться к символам власти, но при этом словно не замечал человека, их носящего, следуя в этом отношении многовековым дворянским традициям. Поэтому отец Чероки всегда поддерживал формальные дружеские отношения с кольцом и нагрудным крестом, официальными знаками власти аббата, но редко позволял себе замечать в Аркосе человека. Это было тем более трудно в нынешних обстоятельствах, когда почтенный отец аббат, еще влажный после купания, мерил свой кабинет мягкими шагами босых ног. Он, очевидно, только что удалял мозоль и порезал слишком глубоко — на одном из больших пальцев была кровь. Чероки старался не замечать ничего этого, но ему было неловко.

— Вы знаете, о чем я говорю? — с нетерпением буркнул аббат.

Чероки смутился.

— Будьте любезны, отец аббат, уточните… связано ли это с тем, что я мог услышать только на исповеди?

— А?.. О, меня, наверное, попутал дьявол! Я совершенно забыл, что вы исповедовали его. Ладно, пусть он расскажет вам обо всем снова, чтобы вы могли говорить об этом, хотя, видит небо, это уже известно всему аббатству. Нет, не ходите к нему сейчас. Я расскажу вам сам, и можете мне не отвечать, если что- нибудь будет касаться тайны исповеди. Вы видели этот хлам?

Аббат Аркос махнул в сторону своего стола, где было разложено содержимое коробки брата Франциска.

Чероки медленно кивнул.

— Он выронил это на дороге, когда упал. Я помог ему собрать эти вещи, но внимательно не рассматривал.

— Ну, а что он говорит об этом?

Отец Чероки отвел взгляд в сторону. Казалось, он не услышал вопроса.

— Ладно-ладно, — проворчал аббат,— не вспоминайте, что он говорил вам об этом. Внимательно осмотрите все сами и сообщите ваше мнение.

Чероки подошел к столу, склонился над ним и стал внимательно рассматривать бумаги, каждую в отдельности, в то время как аббат продолжал размеренно шагать и разговаривать наполовину со священником, наполовину с самим собой:

— Это невероятно! Вы поступили правильно, отослав его в аббатство прежде, чем он обнаружил что- нибудь еще. Но это еще не самое худшее. Самое худшее — тот старик, о котором он тут лепетал. Это уже слишком. Я не знаю ничего, что могло бы повредить делу больше, чем целый поток невероятных «чудес». Несколько реальных инцидентов — пожалуйста! Так уже установлено, что заступничество блаженного, еще до канонизации, выражается в различных чудесах. Но это чересчур! Посмотрите на блаженного Чанга: он стал блаженным двести лет тому назад… так давно, а его до сих пор еще не канонизировали. А почему? Его орден был слишком нетерпелив, вот почему. Каждый раз, когда на кого-нибудь нападал кашель, он излечивался помощью блаженного. Видения в подвале, явление духов на колокольне. Все это звучало, скорее, как собрание страшных рассказов о привидениях, чем как перечисление чудесных происшествий. Может быть, два или три случая и были в действительности, но когда их так много, то это уже звучит насмешкой, не правда ли?

Отец Чероки поднял глаза. Его пальцы, упирающиеся в край стола, побелели, лицо было напряженным. Казалось, он не слышал слов аббата.

— Простите, отец аббат?

— И тоже самое может произойти у нас, вот в чем дело, — сказал аббат и возобновил свое размеренное