попытаться представить, как каждое событие, о котором она слышала касательно мистера Торнтона, повлияет на него: понравится оно ему или нет.

На следующий день она занималась с маленькими детьми Баучера, совершила долгую прогулку, заглянув под конец в гости к Мэри Хиггинс. К большому удивлению Маргарет, Хиггинс уже вернулся с работы. Увеличившийся световой день ввел ее в заблуждение — был уже поздний вечер. Судя по его поведению, он тоже познал силу смирения, стал спокойнее и уступчивее.

? Значит, пожилой джентльмен отправился путешествовать, не так ли? — спросил он. — Малыши мне так сказали. Да, они все замечают, эти дети. Я подозреваю, что они будут пошустрее и посообразительнее моих девочек, хотя, может быть, так не стоит говорить, одна из них уже в могиле. Лето, как я полагаю, самое время для путешествий. Мой хозяин там, в цеху, витает в каком-то своем мире.

? Поэтому вы так скоро вернулись сегодня домой? — спросила Маргарет простодушно.

? Вы ничего об этом не знаете, вот и все, — сказал он. — Я не из тех, у которых два лица — одно для хозяина, а другое — для разговоров за его спиной. Раньше я считал каждый час, чтобы уйти с работы. Нет! Ваш Торнтон достаточно хорош, чтобы с ним тягаться, но так же слишком хорош, чтобы жульничать. Это именно вы нашли мне это место, и я благодарю вас за это. У Торнтона неплохая фабрика, идет в ногу со временем. Вставай, парень, и расскажи свой прелестный гимн мисс Маргарет. Правильно. Встань устойчиво и вытяни правую руку, как демонстратор.

«Раз — остановись,

Два — подожди,

Три — будь готов,

А четыре — уходи!»

Маленький мальчик повторил непонятный для него методистский[43] гимн, уловив из него лишь его мерный ритм, и который он повторил, постепенно понижая голос, как это делают члены Парламента. Когда Маргарет зааплодировала, Николас потребовал спеть еще и еще, и к своему большому удивлению, она заметила, что он неосознанно испытывает интерес к таким святым вещам, которые раньше отвергал.

Время чаепития уже прошло, когда Маргарет вернулась домой. Но, вспомнив, что ее никто не ждет, она успокоилась. Она могла остаться наедине со своими мыслями во время отдыха вместо того, чтобы беспокойно наблюдать за другими и решать, быть ли ей серьезной или веселой. После чая она решила просмотреть большую связку писем и выбрать те, которые нужно было выбросить.

Среди них она нашла четыре или пять писем от мистера Генри Леннокса, касающихся дела Фредерика. Она снова внимательно их прочитала, с единственным намерением точно выяснить, насколько высоки были шансы оправдать ее брата. Но когда она дочитала последнее письмо и взвесила все за и против, ее внимание привлекла необычная особенность их изложения. Из скупых, вежливых выражений было видно, что мистер Леннокс никогда не менял свое отношение к ней. Это были умные письма. Маргарет увидела это в мгновение ока, не заметив их сердечного и доброжелательного тона. Эти письма нужно было сохранить, поэтому она бережно отложила их в сторону. Покончив с этим небольшим делом, она погрузилась в размышления. Мысль об отсутствующем отце вдруг пришла Маргарет в голову. Она почти обвинила себя за то, что воспринимала отсутствие отца как облегчение, но эти два дня снова вернули ей силу и надежду. Планы, которые раньше виделись ей непосильными, теперь казались удовольствием. Отвратительная пелена спала с ее глаз, и она увидела свое положение и свой труд в истинном свете. Если б только мистер Торнтон возродил их прежнюю дружбу… нет, если б только он приходил время от времени порадовать ее отца, как это было прежде… Даже если бы она никогда не увидела его, она бы чувствовала, как вся ее будущая жизнь, хотя и не блестящая в перспективе, предстает перед ней ясной и определенной. Вздохнув, она поднялась, чтобы лечь спать. Несмотря на то, что Маргарет прочитала «Одного шага для меня достаточно», несмотря на молитву об отце, на ее сердце тяжестью лежали беспокойство и невыразимая печаль.

В тот самый апрельский вечер мистера Хейла тоже постоянно посещали странные мысли о Маргарет. Поездка к старым друзьям и прежним знакомым местам изнурила его. Он преувеличивал, полагая, что из-за его переменившихся убеждений друзья откажутся принимать его. И хотя некоторые из них, возможно, были потрясены, огорчены или возмущены его падением, но стоило им увидеть лицо человека, когда-то любимого ими, они забывали о его убеждениях или вспоминали о них только для того, чтобы вести себя с ним особенно деликатно и предупредительно. Мистер Хейл был знаком не со всеми — он принадлежал к одному из меньших колледжей и всегда был робким и замкнутым. Но те, кто в молодости смог понять утонченность его мыслей и чувств, скрытых за его молчаливостью и нерешительностью, полюбили его всем сердцем, какой-то бережной любовью, которую они испытывали бы к женщине. И возрождение этой любви спустя столько лет и после больших перемен, ошеломило его больше, чем проявление грубости или выражение неодобрения.

? Боюсь, мы поступили очень глупо, — сказал мистер Белл. — Сейчас вы страдаете оттого, что слишком долго жили в этом милтонском климате.

? Я устал, — ответил мистер Хейл. — Но не из-за милтонского климата. Мне уже пятьдесят пять, и этот маленький факт является причиной потери сил.

? Чепуха! Мне почти шестьдесят, а я не чувствую потери сил ни физических, ни душевных. Не говорите так. Пятьдесят пять! Вы еще достаточно молоды.

Мистер Хейл покачал головой:

? Эти последние несколько лет! — сказал он. Но, минуту помолчав, он приподнялся в роскошном кресле мистера Белла и произнес с трепетной серьезностью: — Белл! Вы не должны думать, что если бы я смог предвидеть все, что последует из-за моих переменившихся убеждений и моего отказа от должности… нет! Даже если бы я знал, как она будет страдать… я бы не отказался от этого… поступка, я все равно открыто признал бы, что я больше не поддерживаю ту же веру, что и церковь, в которой я был священником. Если бы я даже смог предвидеть эту жесточайшую муку, знать что обрекаю на страдания ту, которую я любил, я бы сделал то же самое, открыто оставил церковь. Я мог бы поступить иначе, действовать более мудро, заботясь о своей семье. Но я не думаю, что Бог наделил меня сверх меры силой или мудростью, — добавил он, опять опускаясь в кресло.

Мистер Белл нарочито высморкался, прежде чем ответить. Затем он сказал:

? Он дал вам силу поступить так, как подсказала ваша совесть. И я не считаю, что нам нужна более высшая и священная сила, чем эта, и мудрость в придачу. Я знаю, что во мне мало мудрости, и все же люди считают меня в своих глупых книжках мудрым человеком, независимой личностью и тому подобное. Сущий дурак, который повинуется своему собственному простому закону, даже если это всего лишь вытирание ботинок о коврик перед дверью, мудрее и сильнее, чем я. Но какие простаки все-таки люди!

Повисло молчание. Мистер Хейл заговорил первым, продолжая свою мысль:

? Да, и о Маргарет.

? Так! И о Маргарет. Так что же?

? Если я умру…

? Чепуха!

? Что с ней будет… я часто думаю? Я полагаю, Ленноксы пригласят ее жить с ними. Я стараюсь думать, что да. Ее тетя Шоу любит ее по-своему. Но она забывает любить тех, кого нет рядом.

? Очень распространенный недостаток. Что за люди Ленноксы?

? Он — красивый, речистый и приятный человек. Эдит — очаровательная, немного избалованная красавица. Маргарет любит ее всем сердцем, а Эдит — ее, насколько она способна любить.

? Так вот, Хейл. Вы знаете, что ваша девочка покорила мое сердце. Я вам уже говорил. Конечно, ваша дочь, моя крестница заинтересовала меня задолго до нашей последней встречи. Но когда я навестил вас в Милтоне, я стал ее рабом. Я следовал, добровольная старая жертва, за колесницей победителя. Действительно, она выглядит так величественно и невозмутимо, как тот, кто боролся, или, может быть, борется, но все же безоговорочно побеждает. Да, несмотря на все что ей пришлось пережить, таким был ее взгляд. И поэтому все, что у меня есть, к ее услугам, если ей понадобится, и будет ее, захочет она или нет, когда я умру. Более того, я сам буду ее preux chevalier, несмотря на мои шестьдесят лет и подагру. Говоря серьезно, мой старый друг, твоя дочь станет главной заботой в моей жизни, и я помогу ей всем, чем могу, сделаю все, что подскажет мне моя мудрость. Но вы намного переживете меня. Вы — худой, а худые всегда