он его перековал. Но, располагая только тем, что имелось в деревенской кузнице в Дитмарше, на многое он не осмелился. Клинок все равно был из цельного куска металла, без той чересполосицы мягкого и твердого железа, которая придает лучшим мечам гибкость и прочность. Не смог он также наварить по краям клинка закаленные лезвия, которые были отличительным признаком профессионального оружия, – не нашлось хорошей стали, да и горн мог дать жар, достаточный лишь для красного каления. И теперь, каждый раз, когда они уходят за деревню и Шеф фехтует с Карли своим копьем «Гунгнир» как алебардой, на дешевом железе меча остаются зазубрины, которые приходится править молотком и напильником. Однако и по зазубринам можно кое-что узнать. Если они образуются под прямым углом к клинку, значит, Карли фехтовал правильно. От неумелого отбива на металле остаются царапины и зазубрины, идущие наискосок. В этот раз их нет.

Шеф отдал меч.

– Если ты столкнешься с настоящим ратоборцем вроде человека, который обучал меня, ты умрешь, – сказал он. – Как и я бы умер. Но в армии викингов полно крестьянских детей. Ты можешь встретить одного из них. И не забывай, – добавил он, – если встретишь настоящего ратоборца, ты не должен драться честно.

– Ты так делал, – догадался Карли.

Шеф кивнул.

– Ты делал много чего, о чем мне не рассказываешь, Шеф.

– Если я расскажу, ты не поверишь.

Карли сунул свой меч в деревянные, подбитые шерстью ножны, которые они специально изготовили, – ведь только в них можно было предохранить меч от ржавчины в вечно влажном климате Дитмарша. Оба побрели назад к временному лагерю ярдах в тридцати от них на полянке, где в тумане как бы нехотя дымился костер.

– И ты не сказал мне, что ты собираешься делать, – продолжал Карли. – Ты и взаправду думаешь, как говорил, явиться на невольничий рынок и дать Никко продать тебя?

– Я действительно приду на невольничий рынок в Гедебю, – отвечал Шеф. – А там, будь что будет. Но я не намерен кончить свои дни рабом. Скажи мне, Карли, как мои успехи?

Он завел речь о тех долгих часах, которые Карли, в обмен на уроки фехтования, потратил, чтобы научить Шефа, как сжимать кулаки, как бить коротким прямым ударом вместо обычных размашистых свингов, как двигаться и вкладывать в удар весь вес тела, как защищаться руками и уворачиваться.

На лице Карли снова появилась его обычная ухмылка.

– Да, похоже, как и мои. Если ты встретишь настоящего бойца, кулачного бойца с болот, он тебя одолеет. Но ты вполне можешь сбить человека с ног, если он будет стоять смирно.

Шеф задумчиво кивнул. Этому, по крайней мере, стоило учиться. Странно, что они здесь искусны только в одном виде единоборств, в своем забытом уголке. Может быть, они слишком мало торговали и не имели металла, поэтому им приходится драться голыми руками.

Один лишь Никко заметил их возвращение в лагерь, наградив обоих сердитым взглядом.

– Мы будем в Гедебю завтра, – сказал он, – там, наконец, прекратятся твои гулянки. Я сказал, твои гулянки пора прекратить, – срываясь на визг, заорал он, так как Шеф его игнорировал. – В Гедебю у тебя появится хозяин, и он не даст тебе валять дурака, прикидываясь воином. Ты будешь вкалывать от зари до зари, иначе попробуешь кожаного кнута. Ты его пробовал, я видел твою спину. Никакой ты не воин, а просто беглый!

Карли пнул комок грязи едва ли не в самый котелок Никко, и крик перешел в злобное бормотание.

– Это у нас последняя ночь, – сказал Карли негромко. – Есть у меня идея. Понимаешь, мы выходим из Дитмарша. Завтра пойдем по хорошей дороге, по сухой земле, где живут датчане. Ты-то сможешь с ними разговаривать, а я плохо знаю язык. Но в полумиле отсюда есть деревня, там девки говорят еще по- нашему, по-болотному, как я и ты, – твой говор больше похож на фризский, но они тебя поймут. Так почему бы нам не слинять отсюда и не узнать, не найдется ли там в деревеньке кой-кого, кому надоели их утконогие парни?

Шеф взглянул на Карли со смесью раздражения и симпатии. За неделю, что он провел в приморской дитмаршской деревне, он понял, что Карли, жинерадостный, открытый и легкомысленный – из тех людей, которых все женщины обожают. Их привлекает его юмор, его беззаботность. Похоже, он попытал счастья с каждой женщиной в своей деревне, и, скорее всего, успешно. Некоторые мужья и отцы все знали, другие закрывали глаза, деревенские побаивались дать Карли повод пустить в ход кулаки. Всеобщим одобрением было встречено решение послать Карли на ярмарку вместе с Никко и другими, независимо от того, пойдет с ними Шеф или нет. Последняя ночь, которую Карли провел под родительским кровом, то и дело прерывалась царапаньем в ставни и молчаливыми исчезновениями в кусты за хижиной.

Это не были женщины Шефа, и он не имел оснований жаловаться. Однако Карли пробудил тревогу в его душе. В юности, работая в кузнице на фенах Эмнета и разнося по соседним деревням заказы, Шеф несколько раз имел дело с девушками – дочерьми керлов и даже рабов, но не с юными леди, чье девичество было предметом гордости и тщательно охранялось, а с теми, что охотно готовы были просветить юношу в его невежестве. Надо признать, что никогда они не гонялись за ним так, как за Карли, может быть, девушек пугали его серьезность и одержимость, они могли угадывать, что все его помыслы были о будущем, но он, по крайней мере, не чувствовал себя обделенным или неполноценным.

Потом был набег викингов на Эмнет, его приемного отца искалечили, схватили Годиву. То утро в убогой лачуге в перелеске, когда он стал у Годивы первым мужчиной и думал, что достиг предела мечтаний. И с тех пор у Шефа не было ни одной женщины, даже самой Годивы, хоть он и вернул ее себе; не было даже после того, как на него надели золотой королевский венец и половина шлюх в Англии ждала только его знака. Шеф иногда задумывался, не подействовала ли на его рассудок угроза Ивара его кастрировать. Он знал, что остается полноценным мужчиной – но ведь таковым, по словам Ханда, был и сам Ивар, и все-таки его прозвали Бескостный. Не мог же он заразиться бессилием от человека, которого убил? И мог ли его сводный брат, муж Годивы, проклясть его перед тем, как был повешен?

Что-то было не так с его рассудком, а не с телом, Шеф понимал это. Что-то вызванное его отношением к женщине, которую он любил как свое искушение и как свою невесту, его внутренним согласием с ее отказом ему и с ее решением выйти за Альфреда, самого верного мужчину из всех, кого встречал Шеф. Как бы то ни было, лекарства он не знал. Пойти с Карли означало бы лишь подвергнуться унижению. Завтра его ждет невольничий рынок, а еще через день его обработают холостильщики.

– Думаешь, у меня есть шанс? – спросил он, указывая на свой глаз и лицо.

Физиономия Карли расплылась от радости.

– Конечно! Длинный здоровенный парень вроде тебя, мускулы как у кузнеца. Говоришь как иностранец, сплошная загадка. Ты не забывай, эти бабы, они же все скучают. Никогда ничего не происходит. Им не разрешают подходить к дороге, где хоть кто-нибудь мог бы на них позариться. А на болото никто не заходит. Они видят одни и те же лица со дня рождения и до дня смерти. Я тебе говорю… – и Карли пустился в россказни, как девушки Дитмарша бывают рады любой прихоти симпатичного прохожего – да хоть бы и безобразного, – пока Шеф помешивал варево и накручивал на прутики полоски теста, чтобы обжарить на огне. Он не считал, что план Карли удастся, нет, с кем угодно, но только не с ним. Но в свой морской поход он, прежде всего, отправился с одной-единственной целью: забыть свадьбу Альфреда и Годивы. Ему следует использовать каждую возможность снять с себя это заклятье. Но особенно рассчитывать не на что. Чтобы изгладить его воспоминания, понадобится нечто большее, чем девка из болотной деревни.

Через несколько часов, возвращаясь темной ночью по болоту на стоянку, Шеф в который раз поразился собственному равнодушию. Все произошло примерно так, как он и предвидел: они пришли в деревню в тот час, когда добрые люди выходят на улицу поболтать, обменялись со случайно встреченными жителями новостями, Карли бросал многозначительные взгляды по сторонам и быстро перекинулся парой слов с одной девушкой, а затем и с другой, пока Шеф отвлекал внимание их мужчин. В сумерках они для виду ушли из деревни, а затем прокрались обратно, в ивовый шалаш, смотрящийся в стоячую воду. Девушки появились запыхавшиеся, испуганные и взволнованные.

Шефу досталась пышечка с надутыми губками. Сначала она была кокетливой. Потом презрительной. И под конец, когда поняла, что сам Шеф уже ни на что не надеется и вовсе не тревожится из-за своей