Забавно, как по одному отрывали их друг от друга женщины. Бабья плоть — вот что ломало их прочную спайку. Губило их боевое, почти что кровосмесительное братство. Как-то в подпитии Лэндерс решил, что вывел основной закон вселенной: баба вместо бойни. Закон постоянный и неизменный. И вот этот самый закон нарушил современный человек, изобретя на свою голову массовые механизированные войны, чтобы отстаивать какое-нибудь никудышное дело.

Протрезвев, Лэндерс нашел, что его открытие — не из великих, и тут же вспомнил себя мальчишкой и как отец, бывало, захмелев, всегда затягивал одну и ту же песню: «Ох, эти свадебные звоны, они дружков моих разгонят». Остальные слова забылись, зато в памяти отчетливо зазвучал мотив, и несколько дней он насвистывал его повсюду, пока мелодия не приелась.

Ничто не мешало ему проводить время так же, как все остальные. Пусть хоть месяц. И возможности выпадали благоприятные. Однако теперешняя его неприязнь к роду человеческому распространялась и на женщин. Как-то вечером в «Пибоди» Мери Лу, уютно прикорнув подле него, сказала:

— Как бы мне не втрескаться в тебя всерьез.

Признание так польстило самолюбию Лэндерса, что отвергнуть его целиком и полностью было выше всяких сил.

— Не надо, — сказал он, потом быстро поправился — Во всяком случае, не сильно. Лучше так, немножко.

— Почему немножко?

— Неизвестно, куда меня направят и что со мной будет. Пехотинец в действующей — зачем тебе такой?

— Что значит «зачем»?

— Ты ведь не пошла бы за него замуж?

— А почему нет? Могла бы. Ты сколько по аттестату получаешь?

— Совсем мало. Забыла? Я теперь не сержант. Сижу на солдатском довольствии.

Мери Лу рассмеялась.

— Да, это важное обстоятельство! Бог ты мой, я, кажется, влюбилась в тебя, Марион, — добавила она низким грудным голосом.

— Влюбилась, и ладно. — Он ласково погладил ее по голове. — Я вот скоро уеду, и ты полюбишь кого-нибудь другого.

С недавних пор он стал иначе смотреть на женщин — отстраненно, с презрительной насмешкой, и это сдерживало его последний месяц. Он ни в кого не влюбился и никем не увлекся. Отношения с ними складывались теперь совсем по-другому, хотя он не знал, почему так происходит-то ли из-за его новообретенного цинизма, то ли благодаря накопленному опыту там, где он раньше был слеп и наивен.

Увлечься, собственно, было некем. Большинство девиц вне их знакомого привычного круга были крикливые, эксцентричные особы. Они и в подметки не годились тихой Мери Лу. Кроме всего, Лэндерсу было не до них. Время шло быстро и неумолимо, как в трагедии — или в паршивой военной ленте. У него будет вдоволь времени подумать о своих отношениях с женщинами, когда он начнет месить грязь в Кэмп О'Брайер. Уйма времени без увольнительных, без ничего, разве что по субботам. Приближающееся рождество Лэндерс встречал уже в реабилитационном центре, выполняя положенные гимнастические комплексы и пробежки по утрам. Нога работала отлично, гораздо лучше, чем предполагал Каррен.

Лэндерс ел рождественский ужин в казарме один, испытывая при этом какое-то болезненное наслаждение от того, что он позаброшен и ему плохо. В центре мало кто знал друг друга и никто не стремился завязать знакомства. Народ находился тут временно перед назначением в разные части. Все было обыкновенно и тоскливо. Индюшатина с подливкой, клюква, картофельное пюре и ямс — все это свинцовым комком давило в желудке.

В качестве рядового Лэндерс имел право на трехдневную увольнительную, чтобы провести праздники дома, но не имел никакого желания ехать к своим. Кроме того, ему не хотелось пропускать сборища в «Пибоди» или случай просто походить по Люксору. В гостинице он хотел было заказать настоящий праздничный ужин, но раздумал, поскольку не переварил еще тот, казарменный.

На рождество в газетах появились броские сообщения о предстоящем вторжении в Европу и были названы имена командующих экспедиционными силами США. «Айк поведет союзнические войска во Францию!» Эйзенхауэр, Омар Брэдли и Паттон отбыли в Англию. Общий кумир президент Рузвельт намеренно приурочил свое выступление к 24 декабря, дабы журналисты успели передать важное сообщение в рождественские номера своих газет.

Десятого января Лэндерс доложил в отделении личного состава при командовании Второй армии о прибытии для прохождения дальнейшей службы. Начальником отделения оказался его бывший первый сержант, теперь уорент-офицер Март Уинч.

— Как пить дать, свихнется парень. А может, уже, — говорил Стрейндж Уинчу по телефону, хотя яснее выразиться затруднялся, все больше мямлил и вякал. Сказал, правда, что под «свихнулся» он имеет в виду не совсем то, что обычно понимают. — Чертиков из бумаги не вырезает, ничего такого я за ним не замечал. Но рассуждает как-то нескладно, не уследишь. Понимаешь, тут словами трудно объяснить, и по виду ничего вроде не скажешь. А побудешь с ним, как я… — заключил он косноязычно.

— Хорошо, я прослежу. Обязательно прослежу, — озадаченно твердил Уинч, а сам гадал, снятся Лэндерсу такие же кошмары, как ему, или нет. Стрейндж вряд ли в курсе. Самому же выспрашивать не хотелось.

— Маловато я с ним общался последнее время, — виновато зудил Стрейндж.

— Да брось! Пора уже самому крутиться, не маленький.

В таком расположении духа Уинч и встретил Лэндерса, когда один из двадцати трех его подчиненных привел того к нему в кабинет в трехэтажном командном корпусе.

Лэндерс понятия не имел, что ему оказывают особую честь. Обычно никто из вновь прибывших не допускался выше чем до одного из двадцати трех делопроизводителей. Уинч и в глаза не видел новеньких. Но посвящать Лэндерса в эти тонкости он не собирался.

Мало того, у Уинча создалось определенное впечатление: если бы Лэндерс и знал, что для него сделано исключение, он не проявил бы к этому ровно никакого интереса и уж никак бы не растрогался от оказанной ему чести. Он, Уинч, дал четкие указания, что желает видеть рядового Лэндерса, как только он доложит о прибытии, а поганец, судя по всему, не придал этому никакого значения. Вдобавок опоздал на три дня, самовольная отлучка, обнаружил Уинч, изучая Лэндерсовы бумаги.

Лэндерс же в свою очередь был немало удивлен, о чем не догадывался Уинч. Он слышал от Стрейнджа, что их старшого произвели в уорент-офицеры и дали важный пост. Однако ему и в голову не приходило, что такой важный. Уинч занимал кабинет что тебе полковник.

— Ты, я вижу, малость подзадержался? — начал Уинч.

— Ага, три денька себе позволил — от них разве дождешься? Попрощаться со своей милкой решил.

— Попрощаться? От нее досюда всего тридцать пять миль.

— Не больше, — ответил Лэндерс и умолк.

Уинч испытующе смотрел на него. Лэндерс улыбался. Если старшой сам сообразить не может, что к чему, — чего ему объяснять?

— Понимаю. У тебя ведь нет машины, и увольнительные хорошо, если только по субботам будут.

— Именно, — подтвердил Лэндерс. — И она из нашей компании, из «Пибоди».

Уинч кивал, не сводя с него глаз.

— Втюрилась в меня по уши, — рассуждал тот. — Не могу же я просить ее, чтобы верность хранила. Не тот случай. И компания не та.

— И чтобы переехала поближе, сюда, к лагерю, — тоже не можешь, — язвительно ввернул Уинч.