– Ну, раз такое дело… Отец в больнице, говоришь?
– Да сердце вроде.
– Ну, тогда отчего же не помочь…
Николай Петрович иногда задавал себе вопрос: а что будет, если он сляжет? Приедет ли из Турции дочь ухаживать за ним? Или только на похороны поспеет?
На фоне этих невеселых мыслей дочь, поехавшая к больному отцу, ему нравилась.
– Тебе на работу разве не надо? Ты ж в ночную вроде?
– Я отпросился.
– Ну, раз так… – Николай Петрович не торопился уходить. – А двое их отчего?
– Двойняшки.
– А не похожи!
– Они не близняшки, а двойняшки. Это не одно и то же.
– Вот как… А плакать они не будут?
– Не думаю. Они спокойные.
– Ну, добро.
Николай Петрович отодвинулся наконец от коляски, и Митя поспешно ввез ее в свою комнату. Но хозяин исхитрился вкатиться без спросу за ними вслед. Хотелось ему то ли посмотреть, то ли как-то поучаствовать, то ли потрогать детские упругие щечки. Внуков-то своих ему не довелось нянчить, и теперь он с любопытством рассматривал детей. Таких маленьких он давно близко не видел.
– Помочь чем? – спросил он.
– Нет, спасибо.
Митя недовольно оглянулся на хозяина, но вслух ничего не сказал, и Николай Петрович сделал вид, что не заметил.
– А звать их как?
– Лиза и Кирюша.
Митя уже успел выпростать обоих из нарядных комбинезонов. Дети сидели на диване, с любопытством глядя вокруг. Собака пританцовывала возле дивана, но Митя прикрикнул на нее, и она понуро отошла в угол, улеглась на пол, громыхнув по старому паркету мослами.
– Будемте здоровы. – Инвалид подкатил поближе к дивану и взял обе крошечные ручонки в свою ладонь. – А меня Николаем Петровичем звать.
Кирюша выразил по этому поводу радость, подрыгав ножками, а Лиза кокетливо и гордо отвела головку в сторону. Такая малюсенькая, а туда же, подивился Николай Петрович. В крови у них это дело, у баб, видать!
– Они говорят?
– Нет еще, маленькие слишком.
Митя с трудом скрывал свое недовольство вторжением хозяина в его «апартаменты». Николай Петрович решил не злоупотреблять. Откатившись от дивана, он еще раз оглянулся – заметил баночки на столе, детскую одежду, сложенную на подоконнике, – и покинул комнату жильца.
– Слышь, ты, – говорил он спустя час на кухне, дверь в которую тщательно прикрыл, – слышь, Васян! Говорит, что у подружки неожиданно отец заболел, потому и детей взял.
– Бывает, – флегматично ответил Васян.
– Бывать-то бывает, да вот только детскую одежду я и раньше у него видел!
– И чего?
– А того! Значит, готовился! Заранее готовился, понял! И еда у него детская в баночках стоит на столе. Он не с ней пришел, она уже дома была у него, понимаешь?
– Нет… Куда ты клонишь?
– А туда, что странно это! Отец его подруги
– Так, может, он давно собирался их взять к себе… Мало ли. Если подруга у него мать-одиночка, то, может, он раньше уже собирался с ними посидеть… А отчего-то не сложилось.
– Ну, может, – вынужден был сдаться Колян. – Хотя я что-то таких парней, чтобы сидели с чужими детьми, не видал!
– Так, может, она ему не подруга вовсе, в смысле что шуры-муры они не водят. А просто подруга, хорошая знакомая то есть. И она ему, может, платит за то, чтоб посидел?
– Шуры-муры он, как я понял, с хозяйкой собачки водит!
– Дак тем более. За деньги небось с малышней сидит. Бебиситтер называется.
– Это что же, как собака?
– Кто как собака?
– Ситтер.
– Ох, ну темный ты, Колян, то
Васян ему вечно кайф портил. Чуть только он увлечется какой-нибудь мыслью, так Васян непременно найдет, как обломать. Самое же неприятное заключалось в том, что Колян никогда не знал, что возразить другу. Отчего всегда получалось обидно: вроде Васян умный и прав, а он, Колян, дурак и не прав…
Николай Петрович лежал без сна и обижался, перебирая в уме их разговор на кухне.
И почему же это он не прав?! Ну ладно, пусть так: парень, который пудрится, такой вряд ли с подругой милуется. Тогда, как говорит Васян, она ему платит? Ладно, допустим. Но откуда у парня детская одежда? Сам купил? Но зачем, раз ему деньги платят? Не стал бы он свои тратить в таком случае, не стал бы! Подруга ему одежду дала? Но тогда бы он сегодня с вещами и притащился. С детьми, с авоськой вещей и с детскими баночками! А у него уже дня четыре как все это хозяйство в комнате находится!
Хотите – не хотите, граждане, а странность тут получается!
Беда в том, что Николай Петрович решительно не знал, какой вывод сделать из своих наблюдений. Оттого-то Васяну всегда и проигрывал…
Алеша позвонил только после полуночи. Она не спала – не спал и Игорь. Они сидели на кухне в квартире на Смоленке и пытались рассуждать, пытались осмыслить ситуацию.
– У нас беда, Алеша… – произнесла она в телефон. – Беда!
Голос ее споткнулся – споткнулся, упал, рассыпавшись на тысячу осколков, которые впились в ее гортань.
Она молча протянула трубку Игорю, а сама вышла, чтобы не слышать тех страшных слов, которые он должен произнести.
Но через несколько минут Игорь нашел ее в кабинете.
– Алексей Андреевич просит вас к телефону…
Она прижала нагретую трубку к уху.
– Я вылетаю первым самолетом, – услышала она голос мужа. – Держись, Саша, родная! Держись!
– Ты найдешь их? – тихо проговорила она, зная, что задает вопрос неправильный, детский, но она не могла его не задать.
– Да.
Произнеся это единственное слово, Алексей отключился. Он знал, что вопрос она задала детский и неправильный, и ответ он дал не совсем правдивый, потому что гарантировать ничего не мог. Но он знал, что горы свернет, что всю Москву и пригороды перепашет, чтобы найти детей.
Игорь деликатно выдержал паузу. Александра смотрела в темное окно, и ему казалось, что он физически ощущает боль, исходящую от нее. Но ей нельзя было позволять предаваться страданию, об этом его только что попросил по телефону сам Кис.
«Кис» – так звали Алексея Кисанова давние друзья, к коим Игорь отнюдь не принадлежал. Он всегда обращался к шефу по имени-отчеству, но про себя называл его «шеф» или «Кис». Что-то было в этом прозвище, на первый взгляд забавном, компактное и пружинистое, как сам Алексей Кисанов. Оно ему шло,
