за чего его живот превратился в какую-то гротескного вида впадину. Из покачивающихся рук его непрестанно капала кровь.
— Я так и знал, — сказал я. — Я знал, я знал, что ты где-то рядом. — В этот момент мне на грудь полилась кровь. — Какая холодная! Как у чертовой рептилии.
Мистер Дак бросил на меня сердитый взгляд:
— Такая же теплая, как и твоя. Она холодит из-за того, что у тебя жар. Ты должен накрыться простынями. Иначе умрешь.
— Слишком жарко.
— Гм. Слишком жарко, слишком холодно…
Я вытер рот влажной рукой:
— У меня малярия?
— Малярия? Скорее, это от нервного истощения.
— А почему его нет у Франсуазы?
— Она не так нервничала, как ты. — Громадная челюсть мистера Дака выдалась вперед, и на лице у него появилась озорная усмешка. — Она очень внимательна к тебе. Очень внимательна. Пока ты спал, она два раза приходила взглянуть на тебя.
— Я сплю?
— Естественно… Крепко спишь.
Пламя свечи ослабевало по мере того, как расплавленный воск заливал фитиль. Снаружи стрекотали цикады. Сверху капала похожая на ледяную воду кровь. Меня бросало от нее в дрожь, и, чтобы согреться, мне приходилось кутаться в простыни.
— Что случилось с ящерицей, Дак?
— С ящерицей?
— Она убежала. Во время грозы она оставалась у меня на ладони, а здесь она убежала.
— Мне помнится, она убежала во время грозы, Рич.
— Но я держал ее в руке.
— Ты в этом уверен, Рич?
Восковая лужица на верхушке свечи стала слишком большой. Неожиданно она пролилась через край, и фитилек снова ярко загорелся, обрисовывая четкую тень на потолке. Там был контур бескрылой летучей мыши с повисшими когтями и тонкими лапами.
— Молния, — прошептал я.
Челюсть выдалась вперед:
— Вот молодец…
— Да пошел…
— Хорош малыш.
— … ты.
Минуты пролетали незаметно.
Разговор
Утро уже давно наступило, подумал я. Просто стало очень жарко. Внутри дома царила темнота, свеча по-прежнему горела, а значит, временные ориентиры отсутствовали.
В ногах моей кровати сидел Будда в позе лотоса. Ладони его покоились на бледно-желтых коленях. Необычный Будда — женщина с американским акцентом. Под ее темно-оранжевой майкой отчетливо обрисовывались тяжелые груди; ее длинные волосы были собраны в пучок, отчего ее лицо казалось совершенно круглым. На шее у нее висело ожерелье из морских ракушек. Возле нее горели курительные палочки. Ароматный дым тонкими спиралями устремлялся к потолку.
— Доешь, Ричард, — сказала Будда, указывая глазами на миску, которую я держал в руках. Она была сделана из половинки недавно сорванного кокоса, и в ней еще оставалось немного приторного рыбного супа. — Доешь его.
Я поднес миску ко рту. Запах благовоний смешался с запахом рыбы и сладкой приправы.
Я снова опустил миску:
— Не могу, Сэл.
— Ты должен доесть его, Ричард.
— Меня вырвет.
— Ты должен, Ричард.
У нее была американская привычка часто повторять ваше имя, что производило странное впечатление обезоруживающей фамильярности и одновременно принужденности в обращении.
— Честное слово, не могу.
— Тебе это поможет.
— Я уже почти все съел. Посмотри.
Я поднял миску, чтобы она могла убедиться, что я не вру. Мы уставились друг на друга через испачканные кровью простыни.
— Ну хорошо, — наконец вздохнула она. — Наверное, этого будет достаточно. — Она скрестила руки на груди, прищурила глаза и сказала: — Ричард, нам нужно поговорить.
Мы были одни. Время от времени кто-то заходил в дом, кто-то выходил, но я не смог никого увидеть. Я слышал, как открывалась дверь в противоположном конце дома. Пока она оставалась открытой, в темноте виднелся маленький прямоугольник света.
Когда я начал рассказывать о том, как обнаружил тело мистера Дака, Сэл помрачнела. Ее реакция была не слишком явственной: у Сэл только резко дернулись брови и напряглась нижняя губа. Наверное, она уже знала о смерти Дака от Этьена и Франсуазы, поэтому эта новость не ошеломила ее. Ее эмоции было трудно понять. Казалось, она больше всего сопереживала мне и будто сожалела о том, что мне приходится рассказывать такие ужасные вещи.
Больше Сэл ничем не выдала своих чувств. Она не перебивала меня, не хмурилась, не улыбалась и не кивала головой. Она просто неподвижно сидела в позе лотоса и слушала. Сначала ее бесстрастие приводило меня в замешательство, и я умышленно сделал паузу после изложения основных событий, чтобы дать ей время высказать свое мнение, но она лишь молча ждала продолжения моего рассказа. Вскоре у меня пошел сплошной поток сознания. Я все говорил и говорил, как будто она была магнитофоном или священником.
Она действительно вела себя как священник. У меня возникло чувство, что я нахожусь на исповеди. Я виновато описывал панику, охватившую меня на плато, и пытался оправдаться в своей лжи полицейским. Молчание, с которым она все это выслушивала, было похоже на отпущение грехов. Я даже невнятно упомянул о своем влечении к Франсуазе, чтобы снять камень с души. Наверное, слишком невнятно… и Сэл не поняла меня, но попытку я сделал.
Единственно, о чем я умолчал, так это о том, что я дал еще двум людям карту, на которой было указано, как добраться до острова. Я понимал, что должен рассказать ей о Зефе и Сэмми, но подумал, что ей может не понравиться, что я выдал тайну. Лучше подождать, пока я больше узнаю про обстановку на острове.
Я также не сказал ей о своих снах, в которых появлялся мистер Дак, но я не сделал этого по другой причине. Не видел в таком признании никакой необходимости.
Я нагнулся за лежавшей в моем мешке пачкой с двумя сотнями сигарет, чтобы дать понять, что заканчиваю рассказ о моих приключениях, доведя его до того момента, как я вошел в лагерь и потерял сознание. Сэл улыбнулась, атмосфера исповеди улетучилась, резко сменившись на прежнюю, исполненную непринужденности.
— Э-эй, — протянула Сэл слово в типичной североамериканской манере. — Ты, без сомнения, прибыл
