Что до «бесконечного бога», то он был, скорее всего, пошлейшим агентом спецслужб, но надо уметь использовать обманы зрения, и Кон смотрел, как весло Меевы вклинивается в звезды, иногда сбивая какую-нибудь из них. Кон задирал голову к небу и поглядывал на него как равный, он ведь тоже не в поле обсевок, великий Чингис-Кон, умная голова, и его не удивишь столкновениями миров на небесном бильярде. Придерживая нетвердой рукой руль лодки и мироздания, пьяный, как последний Помаре, он лежал на дне пироги, мечтая о какой-нибудь новой мифологизации земли и неба, которая обманула бы бдительность созвездия Пса и утвердила наконец торжество мифа о Человеке над его исторической реальностью. Он принялся горланить что есть мочи, одолевая силой связок если не свой человеческий удел, то, по крайней мере, шум мотора, великое утэ Непокорных:

— Кон, ты совсем спятил? — спросила Меева, стремительно терявшая мифологическое сознание.

— Надо заново мифологизировать мир! — заорал Кон. — Иначе человечество вконец освинеет!

Контрольный визит Бизьена положил конец их идиллии на полуострове. После истории с передатчиком в заднице и всего, что за этим последовало, включая выстрелы наемных убийц и балет спецслужб вокруг его персоны, у Кона случился приступ отчаяния, который вылился в беспробудное пьянство, серьезно осложнив создание убедительного образа Адама.

Чаша переполнилась, когда Адам закричал Еве перед толпой голландцев, англичан, немцев и шведов, указывая на них пальцем:

— Если б ты, дура, регулярно принимала противозачаточные пилюли, всего этого не было бы!

Туристы обиделись: они не поняли, что «всё это» относилось к ним лишь отчасти и имело куда более широкий метафизический смысл. Бизьену, несмотря на слабость, которую он питал к Кону, пришлось вмешаться, и Адам с Евой были вновь изгнаны из рая.

Мотор пыхтел, Кон рулил, Меева гребла. Время от времени она ворчала:

— Мне надоело! Зачем нужно грести, когда есть мотор?

— Из эстетических соображений! — возмущался Кон.

Эта темная, усыпанная звездами фигура на носу лодки создавала пьянящую иллюзию незапамятного прошлого. Ему в который раз вспомнились слова Йейтса: «Я ищу того, кем я был до начала времен».

— Все, с меня хватит! — сердилась Меева, бросая весло.

Кон объяснял, что дело в красоте и утраченной невинности мира, а вовсе не в скорости, но рационализм уже проник в сознание Меевы и оставил там неизгладимую печать.

— Какой ты все-таки сложный, Чинги! — вздыхала она и снова бралась за весло, а Кона захлестывала волна брызг и любви.

Посреди бухты, когда потребность излить душу стала непреодолимой, Кон сказал:

— Меня недавно пытались убить.

— Что? Кто тебя пытался убить?

— Сторожевые псы. Содержимое моей головы представляет угрозу для ядерного равновесия.

— У тебя белая горячка.

— Им известно, кто я.

— А кто ты, Кон? Я знаю, что ты большой человек, и только. Ты мог бы мне сказать. Кто ты, Чинги?

— Да не зови ты меня «Чинги»!

— Кто ты, Кон?

— Черт его знает! Я сам задаю себе этот вопрос уже сто тысяч лет.

— Не хочешь говорить?

— Они вообразили, будто я прячу в себе Христа. Боятся, как бы Он не размазал их по стенке за все, что они вытворяют против рода человеческого. Поэтому решили уничтожить меня раньше, чем Он явится и призовет народы к мятежу…

— Не скажешь?

Кону захотелось вознестись еще выше.

— Ладно, так и быть, скажу… Я Человек! — И, провозгласив таким образом свое недосягаемое величие, он ясно увидел, как побледнели звезды, а Большой Пес удрал поджав хвост.

Ему полегчало.

Меева вздохнула:

— Ну ты даешь! Нет, ты, конечно, прекрасно занимаешься любовью, но не думай все-таки, что ты Господь Бог.

Кон закрыл глаза. Да, эта девушка окончательно усвоила рационалистический взгляд на мир. Полинезии конец. Он подумал, не взять ли ее и в самом деле с собой во Францию, чтобы отдать учиться этнологии и вернуть таким способом к ее изначальной природе.

Он еще не вполне оправился после своих приключений. Но все же догадался принять элементарные меры предосторожности. На следующий день после покушения он написал письмо профессору Стюарту из Массачусетского технологического института и подписался своим настоящим именем. Умолчав о том, где он в данный момент находится, Кон сообщил профессору, что готов принять предложение, сделанное ему за несколько недель до «исчезновения», продолжить свои исследования в Соединенных Штатах. Он снял с письма фотокопию и оставил себе, а оригинал вручил стюардессе самолета, улетавшего в США. После чего отправился к Маэ в пещеру и, даже не взглянув в сторону этого подонка, потребовал вызвать по рации Тамила. Через час, когда шеф французской разведки на Таити примчался, Кон протянул ему копию письма.

— Вот. Вручаю это вам. Адрес на конверте. Поскольку вы все равно следите за моей перепиской… Сделайте так, чтобы письмо дошло. Вопрос жизни и смерти.

Тамил пробежал глазами текст, и лицо его омрачилось.

— Но вы же не подложите такую свинью Франции? Я знаю, у вас мать — американка… Но вы французский гражданин! Вы ставите меня в трудное положение…

— Да, было бы и правда смешно, если бы после того, как вы меня так долго оберегали, вам пришлось меня пристрелить, чтобы не допустить «предательства»!

— Что означает это письмо?

— Меня уже пытались прикончить китайцы и русские. Остались американцы.

— То есть?

— Если я соглашусь, хотя бы на словах, работать на Америку, ЦРУ оставит меня в покое. Более того, начнет со своей стороны тоже меня охранять. Незачем говорить вам, что я вовсе не собираюсь работать на Америку, равно как и ни на кого вообще. Единственное, чего мне хочется, — это найти тихий уголок, где можно спокойно заниматься любовью. Это письмо позволит мне выиграть время.

Тамил сунул письмо в карман.

— Хорошо. Но не стоит, право же, так метаться. После вашей нервной депрессии…

Кон и не знал, что у него была нервная депрессия. Он-то думал, что это душевный перелом.

— Я хочу сказать, — заключил Тамил, — что весь этот ваш театр не имеет смысла. Вам не удастся перестать быть собой. Вероятно, где-то произошла ошибка: научный гений промахнулся и вселился в вас, а художественное дарование, для которого вы, совершенно очевидно, были предназначены, досталось кому- то другому… Возвращайтесь лучше в Париж и занимайтесь наукой.

Кон поймал себя на мысли, что, когда Тамил без рясы, у него довольно гнусная рожа.

Несмотря на нежности Меевы, волны гнева по-прежнему накатывали на него с неистовой силой, и только братский голос Океана возле кораллового барьера немного его поддерживал. Кон слушал этот голос, лежа на пляже, и чувствовал себя понятым. Когда после второй попытки самоубийства врач в Париже