— Не имеет значения. Я уверен, что это та самая собака, с бородавкой, с рыжиной вокруг носа, как у заядлого курильщика, ха-ха-ха…

Лица белокурых ангелочков просветлели.

— Это точно она, — сказал папаша Крюшен.

— Мне очень жаль. У меня ее больше нет. Я обратился к защитникам животных, даже дал объявление в газете… Никто не отозвался.

— Мы здесь на каникулах, — сказал старик. — Мой сын приехал с женой в Лос-Анджелес, чтобы посмотреть, понравятся ли им эти места, и при случае подыскать дом. Потом он вернулся в Алабаму уладить свои дела, прежде чем окончательно здесь обосноваться.

— Алабама — красивое место, — сказал я любезно.

На лице старика появилась одна из тех улыбок, от которых в комнате делается как будто светлее.

— Самое прекрасное, — сказал он.

— Но и Калифорния тоже ничего, — добавил я.

Он согласился:

— Здесь больше возможностей найти выгодную работу. Мой сын двадцать лет отслужил в полиции, а теперь хочет завести собственное дело: открыть питомник. Ему только сорок семь лет. Да, он служил в полиции. Я сам был шерифом…

Я улыбнулся:

— Семейная профессия.

— Да, еще мой отец тоже был deputy sheriff и… «Сейчас он вытащит фотографии», — подумал я. За спиной я услышал дрожащий голос моей жены, которая сказала по-французски:

— Если ты отдашь им собаку, я уйду. Я улыбнулся еще шире.

— Заткнись, — сказал я с любезным видом. — Я просто валяю дурака.

Крюшен был в восторге:

— Так вы француз?

— Да, я родился в Вердене, его еще называют чудом Марны.

— Я был во Франции в семнадцатом году, — сказал он. — Добровольцем. «Мадлон»[12], маршал Фош… Сколько лет прошло…

— Без штампов он обойтись не мог, старый козел, — сказала Джин.

Когда Джин говорит на французском сленге с американским акцентом, это надо слышать.

— Мне очень жаль, но пес уже не у меня. — Я сделал паузу. — Он прекрасно выдрессирован…

Но я совсем забыл, что для славного старичка все это в порядке вещей и ему не в чем себя упрекнуть. Мой едкий намек пропал втуне.

— Это полицейская собака, — объяснил он. — Одна из лучших. Мой сын сам ее дрессировал. В полиции он занимался выучкой собак. Он всегда любил животных; он и родителей ее дрессировал. Фидо — полицейская собака в третьем поколении. Достигнув восьми лет, собаки уходят на пенсию. Их хорошо разбирают. Мой сын выкупил своего любимца. Никто не стережет дом лучше него.

— Ага, а то… — Джин неожиданно выдала реплику из своего диалога с Бельмондо в фильме «На последнем дыхании».

Я перевел:

— Моя жена просит прощения, она ни слова не знает по-английски… Она спрашивает, не выпьете ли вы чего-нибудь.

— А как насчет ушей? — спросила Джин.

Это наша любимая фраза. Я обязан ею актеру Марио Давиду. Однажды я увидел его за столиком в буфете мадридского аэропорта и кинулся навстречу, весь сияя от радости. По дороге я опрокинул бутылку вина, попытался ее поймать, наступил на ногу официанту, неловко повернулся и заехал Марио локтем в глаз; в то время как я рассыпался в извинениях, у меня выпала золотая коронка и угодила в суп. Марио Давид посмотрел на меня с интересом и спросил: «А как насчет ушей, Ромен, вы ничего с ними не делаете?»

Я предложил гостю скотч.

— Нет, спасибо, в самом деле… Вы кому-то ее отдали?

— Да. Видите ли, поскольку никто не отозвался… Так получилось, что один мой знакомый очень подружился с этим псом.

— У вас есть его адрес?

Я изобразил нерешительность.

Тон шерифа стал сухим и официальным:

— Я прошу дать мне адрес вашего знакомого.

— Послушайте, — сказал я. — Я прошу вас подумать. Я сам был поражен тем, что между ним и вашей собакой возникла такая сильная безотчетная симпатия. Это, наверное, какой-то животный инстинкт… Дело в том, что мой знакомый — африканец. Негр.

Папаша Крюшен остолбенел. Его кадык резво подскочил кверху, а рот так и остался открытым, хотя улыбка испарилась, что придало его лицу выражение полного изумления.

В жизни каждой супружеской пары есть моменты, когда долгие годы совместной жизни дают о себе знать довольно неожиданным образом: один из супругов внезапно начинает говорить на языке другого. Ибо нижеследующее выражение, прозвучавшее с оттенком уважения и даже восхищения где-то в глубине комнаты, я в свое время подцепил в Иностранном легионе и еще ни разу в жизни не слышал из прелестных уст моей подруги.

— Не хило! — сказала Сиберг.

После такого поощрения меня понесло:

— Мой знакомый — молодой африканский студент, который получил грант на год стажировки в Университете Южной Калифорнии. Когда он увидел вашу собаку, это была, я вам скажу, дружба с первого взгляда… Да, как удар молнии. Цепляющиеся атомы, домните? Вы мне не поверите, но не было никакой возможности их разлучить…

Папаша Крюшен медленно приходил в себя. Не знаю, как далеко он ушел, но своим видом он напоминал здорового парня с крепкой челюстью, который не желает признавать нокдаун. Все задатки первопроходца. Такие, как он, строили Америку. Голос у него несколько осип:

— Ваш знакомый увез собаку в Африку?

— Да. Я даже оплатил билет. Я не хотел их разлучать. Я не мог поступить иначе.

Девочка захныкала, прижав кулачки к глазам.

— I want Fido. Хочу Фидо! — захныкала она тоненьким, надрывающим душу голоском.

Спешу заметить, что это не более чем фигура речи.

Ее слезы растрогали меня не больше, чем «Несчастья Софи»[13] растрогали бы Чингисхана.

— Бедный зайчик, — сказала Джин, и, поверьте, в ее голосе послышалась неподдельная жалость.

Сразу оговорюсь: я люблю детей, с тех самых пор, как у меня появился собственный ребенок. И если мое сердце не дрогнуло при виде двух очаровательных малышей, горько оплакивающих потерю любимой собаки, то исключительно из-за того, что, глядя на бравого шерифа, я спрашивал себя, почему средний возраст жителей гетто, избиваемых полицией во время расовых конфликтов, — от четырнадцати до восемнадцати лет.

Наступила мертвая тишина. Шериф начинал понимать. Мы вообще начинали понимать друг друга.

— Вы не имели права распоряжаться этим животным.

Я попытался сгладить происходящее:

— Послушайте, я напишу в Африку. Уверен, с вашей собакой обращаются по-королевски. Ей ни в чем не отказывают. В Африке двести миллионов негров, так что, сами понимаете…

Он поднялся. Его большие корявые руки легли на две белокурые головки, как бы защищая их. Он был образцовым дедом, этот мерзавец.