презрительный взгляд народного ока. Они были не очень важными персонами даже во времена своих успехов и если порой унывали, то не особенно стыдились своего падения. Руки они большей частью держали в карманах, талию перетягивали ремнем, а их башмаки очень нуждались в шнурках, но, кажется, никогда их не имели. Они не вздыхали, думая о превратностях своей судьбы, а плевались, не жаловались, что на душе у них кошки скребут, а говорили, что им не повезло. Джапп частенько стоял здесь в трудные времена; стаивали тут и тетка Каксом, и Кристофер Кони, и бедный Эйбл Уиттл.

Несчастливцы, стоявшие на дальнем мосту, были более благовоспитанны. Это были банкроты, ипохондрики, лица, «потерявшие место», по своей вине или по несчастному стечению обстоятельств, имеющие профессию, но бездарные, – словом, «бедные, но благородные люди», не знавшие, как убить скучное время между завтраком и обедом и еще более скучное между обедом и наступлением темноты. Стоя у парапета, они почти всегда смотрели вниз, на быстро текущую воду. Всякий, кто так стоял здесь, пристально глядя на реку, был почти наверное одним из тех, с кем жизнь по той или иной причине обошлась неласково. Неудачник на ближнем мосту не смущался тем, что его видят сограждане, и стоял спиной к парапету, взирая на прохожих; тогда как неудачник на дальнем мосту никогда не стоял лицом к проезду, никогда не поворачивал головы, заслышав шаги, но, остро переживая свое положение, устремлял глаза на воду, как только кто-нибудь приближался, и делал вид, будто глубоко заинтересован какой-то диковинной рыбой, хотя все плавающие твари давным-давно были выловлены из реки.

Так они тут стояли и размышляли; если горем их было угнетение, они воображали себя королями; если горем их была бедность, они воображали себя миллионерами; если грех – они скорбели, почему они не святые или не ангелы; если неразделенная любовь – они в мечтах видели себя окруженными поклонением Адонисами, прославленными на все графство. Некоторые так долго стояли и думали, устремив пристальный взгляд вниз, что в конце концов решались позволить своему бедному телу последовать за взглядом, и наутро их находили внизу, в заводи, там, где уже никакие горести не могли их настичь.

На этот мост однажды вступил Хенчард, как до него вступали другие несчастливцы, и пришел он сюда по прибрежной тропинке, окаймлявшей эту неприветливую окраину города. Здесь он стоял в один ветреный день, когда часы на дарноверской церкви пробили пять. Их звон, подхваченный ветром, еще плыл над сырой низиной, доносясь до Хенчарда, когда сзади него по мосту прошел человек и окликнул его по имени. Хенчард повернулся и узнал в прохожем своего бывшего десятника Джаппа, который теперь служил у кого- то другого; Хенчард его терпеть не мог и все же поселился у него, потому что Джапп был единственным в городе человеком, взгляды и суждения которого вызывали в разоренном зерноторговце презрение, близкое к полному равнодушию.

Хенчард ответил едва заметным кивком, и Джапп остановился.

– Сегодня он с нею переехал в свой новый дом, – сказал Джапп.

– Вот как, – отозвался Хенчард рассеянно. – Что же это за дом?

– Бывший ваш дом.

– Он переехал в мой дом? – Хенчард вздрогнул. – Надо было ему из всех домов города выбрать именно мой!

– Должен же кто-нибудь там жить, а раз вы сами не можете, хуже вам будет, что ли, от того, что он приобрел этот дом?

Правильно – Хенчард сознавал, что ему от этого хуже не будет. Фарфрэ, купив дворы и склады, решил купить и жилой дом просто потому, что он примыкал к ним, а это было удобно. Тем не менее поступок Фарфрэ – его переезд в те просторные покои, бывший хозяин которых теперь ютился в лачужке, – невыразимо уязвил Хенчарда.

Джапп продолжал:

– А вы слыхали про того субъекта, что скупил всю лучшую мебель на распродаже вашего имущества? Оказывается, за его спиной стоял не кто иной, как Фарфрэ! Мебель даже не увозили из дома, потому что Фарфрэ к тому времени уже купил его.

– И мебель мою тоже! Чего доброго, он купит и мою душу с телом!

– Отчего не купить, если вы согласны продать.

И, вонзив нож в сердце своего некогда самовластного бывшего хозяина, Джапп пошел своей дорогой, а Хенчард все смотрел и смотрел на быстро текущую реку, пока ему не начало казаться, будто мост движется против течения вместе с ним.

Низины потемнели, и небо сделалось густо-серым. Когда вся местность вокруг стала напоминать картину, залитую чернилами, к огромному каменному мосту приблизился другой человек. Он ехал в двуколке и тоже направлялся в город. Двуколка остановилась на середине моста.

– Мистер Хенчард? – послышался голос Фарфрэ.

Хенчард повернул голову.

Фарфрэ увидел, что не ошибся, и приказал сидевшему рядом с ним человеку ехать домой, а сам слез и подошел к своему бывшему другу.

– Я слышал, вы собираетесь эмигрировать, мистер Хенчард, – начал он. – Это правда? Я спрашиваю не из простого любопытства.

Хенчард, немного помедлив с ответом, сказал:

– Да, это правда. Я еду туда, куда вы хотели уехать несколько лет назад, когда я не пустил вас и уговорил остаться. Все идет по кругу! Помните, как мы с вами вот так же стояли в Меловой аллее и я убеждал вас не уезжать? У вас тогда не было ни гроша, а я был хозяином дома на Зерновой улице. Теперь же у меня нет ни кола ни двора, а хозяином этого дома стали вы.

– Да, да, все это верно! Таков закон жизни, – отозвался Фарфрэ.

– Ха-ха, правильно! – вскричал Хенчард, настраиваясь на веселый лад. – То вверх, то вниз! Я к этому привык. Не все ли равно, в конце концов!

– Теперь выслушайте меня, если у вас есть время, как я выслушал вас, – сказал Фарфрэ. – Не уезжайте. Останьтесь здесь.

– Но как же мне остаться? – досадливо возразил Хенчард. – Денег у меня хватит лишь на то, чтобы перебиться несколько недель, не больше. У меня пока нет охоты снова браться за поденную работу, но не могу же я сидеть сложа руки; так что лучше уж мне попытать счастья где-нибудь в другом месте.

– Да, но вот что я вам предложу, если вы согласитесь меня выслушать. Переходите жить в свой прежний дом. Мы охотно предоставим вам две-три комнаты – жена моя, конечно, ничего не будет иметь против, – и вы поживете у нас, пока не найдете себе места.

Хенчард вздрогнул: очевидно, картина его жизни под одним кровом с Люсеттой, нарисованная ничего не ведавшим Дональдом, произвела на него столь сильное впечатление, что он не мог взирать на нее равнодушно.

– Нет, нет… – проговорил он хрипло, – мы обязательно поругаемся.

– Вы будете хозяином на своей половине, – продолжал Фарфрэ, – и никто не станет вмешиваться в ваши дела. В нашем доме жить гораздо здоровее, чем внизу, у реки, где вы живете теперь.

И все-таки Хенчард отказался.

– Вы сами не знаете, что предлагаете, – сказал он. – Тем не менее благодарю.

Они вместе направились в город, шагая рядом, как в тот день, когда Хенчард уговаривал молодого шотландца остаться.

– Зайдите к нам поужинать, – пригласил его Фарфрэ, когда они дошли до центра города, где их дороги расходились: одна направо, другая налево.

– Нет, нет.

– Кстати, чуть было не забыл. Я купил большую часть вашей мебели.

– Я слышал.

– Так вот, мне самому она не очень нужна, и я хочу, чтобы вы взяли из нее все то, что вы не прочь были бы иметь, – например, вещи, которые вам, быть может, дороги по воспоминаниям или в которых вы особенно нуждаетесь. Перевезите их к себе, меня это не обездолит; мы прекрасно можем обойтись без них, и мне не раз представится возможность прикупить, что понадобится.

– Как! Вы хотите отдать мне эту мебель даром? – проговорил Хенчард. – Но вы же заплатили за нее кредиторам!

– Да, конечно, но, может быть, вам она нужнее, чем мне.