улице. Сама того не сознавая, она пустилась бежать и бежала что есть сил до самого дома. «О господи, что это со мной?» – подумала она, оборвав свой бег и еле переводя дух.

Войдя в дом, она принялась раздумывать о значении загадочных слов Фарфрэ, сказавшего, что он хочет, по не смеет спросить ее о чем-то. Элизабет, девушка молчаливая и наблюдательная, давно заметила, как растет его популярность среди горожан, и, уже зная натуру Хенчарда, не раз опасалась, что дни Фарфрэ в роли управляющего сочтены; поэтому их разрыв почти не удивил ее. Но, может быть, думала она, мистер Фарфрэ все-таки останется в Кэстербридже, вопреки своим словам и несмотря на увольнение? И тогда, по тому, как он поведет себя, ей, возможно, удастся разгадать его таинственные намеки.

На следующий день подул очень сильный ветер, и, гуляя по саду, Элизабет нашла обрывок черновика какого-то делового письма, который был написан рукой Дональда Фарфрэ и попал в сад из конторы, перелетев через стену. Она унесла в дом этот ненужный клочок бумаги и принялась срисовывать с него буквы, восхищаясь почерком Дональда. Письмо начиналось словами «Дорогой сэр», и, написав на отдельном клочке бумаги «Элизабет-Джейн», девушка наложила его на слово «сэр», так что получилось: «Дорогой Элизабет-Джейн». Когда она пробежала глазами это сочетание слов, на щеках ее вспыхнул румянец и всю ее бросило в жар, хотя никто не застал ее за этим занятием. Она быстро разорвала бумажку и выбросила ее. После этого она успокоилась и посмеялась над собой; прошлась по комнате и снова засмеялась – не весело, а скорее печально.

В Кэстербридже скоро разнесся слух, что Фарфрэ и Хенчард решили расстаться. Элизабет-Джейн так страстно хотелось узнать, уедет мистер Фарфрэ из города или нет, что это начало ее беспокоить, ибо она уже не могла больше обманываться и скрывать от себя, почему ей этого хочется. Наконец до нее дошел слух, что Дональд не собирается уезжать. Один купец, который вел торговлю теми же товарами, что и Хенчард, но очень мелкую, продал свое дело Фарфрэ, и тот решил на свой страх и риск открыть торговлю зерном и сеном.

Сердце Элизабет-Джейн затрепетало, когда она узнала об этом событии, означавшем, что Дональд намерен остаться; и все же, думала она, если бы он хоть немного любил ее, неужели он решился бы обречь на неудачу свое сватовство, начав конкуренцию с предприятием мистера Хенчарда? Конечно, нет; стало быть, разговаривая с нею так ласково, он, очевидно, просто поддался случайному побуждению.

Ей хотелось узнать, не внушила ли ее красота в тот вечер, на танцах, лишь скоропреходящую любовь с первого взгляда, и она, как тогда, надела кисейное платье, спенсер, открытые туфли, взяла в руки зонтик и стала перед зеркалом. Отражение, смотревшее на нее, было, по ее мнению, как раз таким, какое способно возбудить мимолетный интерес, но не больше. «Достаточно хороша, чтобы вскружить ему голову, но недостаточно, чтобы вскружить надолго», – сказала она себе трезво и, упав духом, решила, что теперь Фарфрэ уже понял, как неинтересен и зауряден внутренний мир, скрытый за этой привлекательной внешностью.

С этих пор. всякий раз как сердце ее тянулось к молодому шотландцу, она говорила себе, горько подшучивая сама над собой: «Нет, нет, Элизабет-Джейн… такие мечты не для тебя!» Она старалась не встречаться с ним и не думать о нем, и первое ей удавалось довольно хорошо, а второе – не совсем.

Хенчард огорчился, поняв, что Фарфрэ больше не намерен мириться с его взбалмошным характером, а услышав о планах молодого человека, разгневался свыше всякой меры. О «неожиданном ходе» Фарфрэ – его попытке устроиться самостоятельно здесь в городе – Хенчард впервые узнал после заседания в городской ратуше и, делясь своим мнением об этом с другими членами совета, кричал так громко, что голос его был слышен у городского колодца. Судя по этим раскатам, у Майкла Хенчарда – хоть он был и мэром, и церковным старостой, и кем-кем только не был за долгие годы воздержания – по-прежнему под корой внешнего спокойствия клокотал буйный вулкан страстей, как и в тот день, когда он продал свою жену на Уэйдонской ярмарке.

– Да, он мой друг, а я его друг… разве не так? Видит бог, уж если я не был ему другом, так кто же был, хотел бы я знать? Когда он сюда явился, у него все сапоги в заплатах были. И разве я не оставил его здесь… не помог ему найти заработок? И разве я не помогал ему деньгами и всем, что ему было нужно? Я с ним не торговался… я сказал: «Сами назначьте себе жалованье». Одно время я был готов поделиться с ним последней коркой, так он мне нравился. А теперь он на меня плюет! Но, будь он проклят, я с ним померяюсь силами… в честной купле-продаже, заметьте – в честной купле-продаже! И если я не сумею вытеснить с рынка такого сопляка, как он, грош мне цепа! Кто-кто, а мы покажем, что знаем свое дело не хуже других!

Его коллеги из городского совета отнеслись к нему не очень сочувственно. Теперь Хенчард был уже не так популярен, как года два назад, когда они выбрали его мэром за его поразительную энергию. Эта энергия приносила им пользу всем вместе, но не раз уязвляла каждого из них в отдельности. Итак, он вышел из ратуши и пошел по улице один.

Вернувшись домой, он, видимо, вспомнил о чем-то со злорадным удовлетворением. Он позвал Элизабет-Джейн. Войдя и увидев его лицо, она встревожилась.

– Ты ни в чем не провинилась, – сказал он, заметив ее беспокойство. – Я хочу только предостеречь тебя, милая. Этот человек… Фарфрэ… так вот, насчет него. Я два-три раза видел, как он разговаривал с тобой… он танцевал с тобой на празднике и провожал тебя домой. Не бойся, не бойся, я ни в чем тебя не обвиняю. Но слушай: скажи мне, ты не дала ему какого-нибудь опрометчивого обещания? Не зашла хоть чуть-чуть дальше пустой болтовни и тому подобного?

– Нет. Я ничего ему не обещала.

– Прекрасно. Все хорошо, что хорошо кончается. Я требую, чтобы ты с ним больше не виделась.

– Хорошо, сэр.

– Ты обещаешь?

Она с минуту поколебалась, потом сказала:

– Да, если вы этого очень хотите.

– Хочу. Он враг нашей семьи!

Когда она ушла, он сел и крупным почерком написал Фарфрэ следующее письмо:

'Сэр, прошу Вас отныне прекратить знакомство с моей падчерицей. Она, со своей стороны, обещала больше не принимать Вашего ухаживания, и я поэтому надеюсь, что Вы не будете навязываться ей.

М. Хенчард'

Казалось бы, у Хенчарда должно было хватить дальновидности, чтобы понять, что нет лучшего modus Vivendi {Образ жизни, линия поведения (лат.).} по отношению к Фарфрэ, как поощрять его ухаживание и залучить его себе в зятья. Но упрямый мэр был неспособен подкупить конкурента таким путем. Хенчард был безнадежно далек от всяких обывательских уловок этого рода. Любил он или ненавидел – все равно в дипломатии он был туп, как буйвол, а его жена не решилась указать ему путь, который сама, по многим причинам, выбрала бы с радостью.

Тем временем Дональд Фарфрэ открыл врата торговли на свои страх и риск в одном доме на Дарноверском холме – как можно дальше от складов Хенчарда, ибо твердо решил избегать клиентов своего бывшего друга и хозяина. Молодой человек считал, что на этом поприще для них обоих дела хватит с избытком. Город был невелик, но вел сравнительно крупную торговлю зерном и сеном, и Фарфрэ, обладавший врожденной сметливостью, полагал, что он может с успехом принять в ней участие.

Од взял себе за правило не делать ничего такого, что могло бы показаться торговой конкуренцией с мэром, и даже отказал своему первому клиенту, крупному фермеру с хорошей репутацией, только потому, что Хенчард вот уже три месяца вел с ним дела.

– Когда-то он был моим другом, – сказал Фарфрэ, – и не мне отбивать у него клиентов. Очень жалею, что не оправдал ваших ожиданий, но не могу наносить ущерб торговым делам того, кто сделал мне столько добра.

Несмотря на столь похвальный образ действий, дела шотландца процветали. Оттого ли, что его энергия северянина была непреодолимой силой в среде рыхлых дельцов Уэссекса, или ему просто везло, но, так или иначе, все ему удавалось, за что бы он ни взялся. Как только он, подобно Иакову в Падан-Араме, скромно ограничил себя «пятнистыми и пестрыми козами», то есть не очень многообещающими сделками, – все «пятнистое и пестрое» начало «плодиться и множиться».

Но объяснялось это не удачливостью, – она тут, вероятно, была почти ни при чем. «Характер – это судьба», – сказал Новалис, а характер Фарфрэ был прямо противоположен характеру Хенчарда, о ком, так