изгородь. Они шли параллельно друг другу, каждый по своему берегу ручья, к маленьким деревянным мосткам. Подходя к ним, девушка незаметно для Джуда ловко втянула сначала Одну щеку, потом другую, и после этого любопытного и оригинального упражнения на их гладкой и округлой поверхности, словно по волшебству, появились восхитительные ямочки, которые она умела сохранять, пока улыбалась. Делать ямочки, когда вздумается, — не столь уж важное открытие, многие это пробуют, однако не у всех это получается.

Они сошлись на середине мостков, и Джуд, возвращая девушке ее метательный снаряд, казалось, ждал объяснений, зачем она прибегла к этому новому виду артиллерии, чтобы столь дерзко остановить его. Она могла и просто окликнуть. Но она лукаво смотрела в сторону и, опершись о перила, раскачивалась взад и вперед; наконец, подстрекаемая девичьим любопытством, укоризненно взглянула на него:

— Уж не подумал ли ты, что это я в тебя кинула?

— Нет, что ты.

— Мы ведь для моего отца стараемся, а он не любит, когда что-нибудь пропадает. Он делает из этого мазь, кожу смазывать.

— Интересно, чего это им вздумалось бросаться? — сказал Джуд, из вежливости сделав вид, будто поверил ее словам, хотя и сильно сомневался в их правдивости.

— Они бесстыдницы. Только не болтай, будто это я! Ладно?

— Что мне болтать? Я даже не знаю, как тебя зовут.

— Ах, верно. Сказать?

— Скажи!

— Арабелла Донн. Я здесь живу.

— Если б я часто ходил этой дорогой, я бы знал. Но обычно я иду прямо по большаку.

— Мой отец разводит свиней, а эти девушки помогают мне промывать требуху для кровяной колбасы.

Так они болтали, слово за слово, продолжая стоять, опершись о перила и приглядываясь друг к другу. Немой призыв женщины к мужчине, столь отчетливо выраженный в Арабелле, удерживал Джуда на месте, вопреки его намерению, почти вопреки его воле, и это ощущение было для него внове. Не будет преувеличением сказать, что до этого момента Джуд никогда не видел в женщине — женщину и на женский пол смотрел как на нечто, находящееся вне его жизненных интересов и устремлений. Он переводил взгляд с глаз Арабеллы на ее губы, затем на грудь и на полные обнаженные руки, влажные, покрасневшие от холодной воды и крепкие, как мрамор.

— Какая ты хорошенькая! — пробормотал он, хотя не нужно было никаких слов, чтобы выразить всю глубину его очарованности ею.

— Ты бы поглядел на меня в воскресенье! — кокетливо отозвалась она.

— А можно? — спросил он.

— Твое дело решать. Сейчас за мной никто не ухаживает, но мало ли что может случиться через недельку-другую.

Она сказала это без улыбки, и ямочки на ее щеках исчезли.

Джуд чувствовал, будто его несет куда-то, но ничего не мог с этим поделать.

— Ты мне позволишь?

— Попробуй.

Она на миг отвернулась, проделала уже упомянутый фокус со своей щекой, и ей удалось восстановить одну из своих ямочек. Джуд по-прежнему ничего не замечал и видел одну только ее красоту.

— В следующее воскресенье? — отважился он. — Значит, завтра?

— Да.

— Зайти за тобой?

— Да.

Она вспыхнула от удовольствия, что одержала победу, и ответила ему почти нежным взглядом, а потом вернулась по травянистому берегу ручья к своим подружкам.

Джуд Фаули взвалил на плечи корзину с инструментами и пошел своей дорогой, все еще не отрешившись от охватившего его возбуждения. Он впервые окунулся в какую-то новую для него атмосферу, которая окружала его всегда и всюду, только он не замечал ее, потому что как бы, отделен был от нее стеклянной стеной. И, незаметно для него самого, все его намерения — читать, работать и учиться, которые он так точно сформулировал всего несколько минут назад, оказались вдруг отодвинутыми на задний план.

'Ладно, это всего-навсего легкое развлечение', — уговаривал он себя, смутно сознавая, что грешит против истины, так как уже ясно понял, что в самой натуре этой девушки, влекущей его к себе, недостает каких-то качеств, зато других, очевидно, в избытке, именно тех, которые внушили ему, что он хочет поухаживать за ней только для развлечения; они были явно враждебны той половине его 'я', которая связана с его литературными занятиями и светлыми мечтами о Кристминстере. Девушка целомудренная не выбрала бы такой метательный снаряд для своей атаки на него. Джуд словно прозрел, но лишь на миг, — так при свете падающей лампы человек может мельком различить надпись на стене, прежде чем его окутает тьма. В следующую же секунду дар прозрения покинул его, и Джуд позабыл обо всем, захваченный еще не изведанной бурной радостью, что открыл новый источник душевных переживаний, о существовании которого он и не подозревал, хотя источник этот всегда был рядом. В первое же воскресенье он встретится с этой воспламеняющей его представительницей другого пола.

Девушка тем временем присоединилась к подругам и опять принялась за свиную требуху, окуная и полоща ее в холодной воде.

— Подцепила ухажера, милая? — коротко спросила одна из девушек, по имени Энни.

— Не знаю. Лучше бы я бросила в него чем-нибудь другим, только не этим! — с сожалением прошептала Арабелла.

— Подумаешь, велика птица, хотя ты, наверно, этого и не знаешь. Он развозил хлеб в повозке старой Друзиллы Фаули, что из Мэригрин, пока не поступил в ученье в Элфредстоне. С тех пор он задрал нос и только и делает, что читает. Говорят, хочет стать ученым.

— А мне все равно, кто он и что, не думай, пожалуйста, деточка!

— Ладно, не представляйся! Нас не проведешь! Чего ж ты стояла и болтала с ним, если он тебе не нужен? Так или эдак, а он наивен, как малый ребенок. Я это сразу заметила, пока вы любезничали на мосту. Он так глядел на тебя, словно сроду женщин не видел. Да его подцепит любая, которая сумеет хоть чуть- чуть приглянуться ему и не поленится состряпать это дельце.

На другой день пополудни Джуд Фаули в нерешительности стоял посреди своей спальни на чердаке, поглядывая то на книги, лежащие на столе, то на темное пятно на штукатурке над ними, образовавшееся за последние месяцы от коптившей лампы.

Было воскресенье, прошло уже двадцать четыре часа после его встречи с Арабеллой Донн. Всю прошедшую неделю он думал о том, что посвятит этот день особой цели — перечитает Евангелие по- гречески в новом издании с более четким шрифтом, чем старое, точно следующее грисбаховскому тексту, с поправками, предложенными многочисленными исследователями, и разночтениями на полях. Он гордился этой книгой, полученной им от лондонского издателя, которому отважился сам написать, чего никогда прежде не делал.

Он предвкушал большое удовольствие от сегодняшнего чтения под тихой кровлей бабкиного дома, где он ночевал теперь лишь дважды в неделю. Но вчера произошло нечто новое в мирном и гладком течении его жизни — произошел какой-то перелом, и он чувствовал себя словно змея, которая сбросила свою зимнюю кожу и еще не может оценить яркость и чувствительность новой.

Не пойдет он к ней на свидание, вот и все. Он сел, раскрыл книгу, уперся локтями в стол и, сжав руками виски, начал с самого начала: