надежд!

— Ну, дорога — дорогой, а времени у меня почти не остается — к одиннадцати я должна быть в трактире. Я уже сказала, что не стану отпрашиваться на целый день, чтобы поехать с тобой к бабке. Поэтому нам, пожалуй, лучше распрощаться здесь. Я бы не хотела показываться с тобой на Главной улице, раз мы ни до чего не дотолковались.

— Хорошо. Но сегодня утром, когда мы вставали, ты сказала, что хочешь мне что-то рассказать, прежде чем мы разойдемся.

— Да, хочу… О двух вещах… об одной в особенности. Только обещай сохранить это в тайне, тогда скажу. Обещаешь? Я женщина честная и хочу, чтобы ты это знал… Это то самое, о чем я начала рассказывать тебе ночью… О человеке, который содержал гостиницу в Сиднее. — Арабелла говорила с несвойственной ей поспешностью. — Будешь помалкивать?

— Да, да, обещаю! — с нетерпением отвечал Джуд. — Разумеется, я не стану выдавать твои секреты!

— Так вот, всякий раз, как мы встречались с ним на прогулке, он твердил, что я ему очень нравлюсь, и уговаривал выйти за него замуж. Возвращаться в Англию я не собиралась, а своего дома там, в Австралии, после того как я ушла от отца, у меня не было, и в конце концов я уступила.

— Как? Вышла за него замуж?

— Да.

— По всем правилам, по закону, с венчанием в церкви?

— Да. И жила с ним почти до самого моего Отъезда. Это было глупо, я знаю, но что сделано — то сделано! Ну вот и сказала тебе все. Не доноси на меня! Он, бедняга, пишет, что хочет вернуться в Англию. Но если он вернется, он вряд ли меня найдет.

Джуд стоял перед ней бледный и неподвижный.

— Почему же, черт возьми, ты не сказала мне об этом ночью! — проговорил он.

— Не указала так не сказала… Стало быть, ты не хочешь помириться со мной?

— Так, значит, когда ты говорила в трактире, о 'своем муже', ты не меня имела в виду?

— Конечно… Да брось ты из-за этого кипятиться.

— Мне нечего больше сказать! — заключил Джуд. — Просто нечего сказать о… преступлении, в котором ты сама призналась!

— Подумаешь, преступление! Там на такое и не смотрят! Многие так делают… Но если это тебя так задело, я вернусь к нему! Он очень меня любил, и мы жили с ним честь по чести, как любая почтенная супружеская пара в колониях! Откуда я могла знать, где ты и что?

— Я не собираюсь тебя порицать. Я мог бы сказать многое, но, пожалуй, это ни к чему. Чего ты от меня хочешь?

— Ничего. Я хотела сказать тебе еще кое-что, но, кажется, мы уже успели надоесть друг другу! Я обдумаю все, что ты мне сказал о своих делах, и дам тебе знать.

На том они и расстались. Джуд смотрел ей вслед, пока она не скрылась в направлении трактира, потом пошел на вокзал. Узнав, что до отхода поезда на Элфредстон остается три четверти часа, он опять вышел в город и машинально добрел до Перекрестка Четырех Дорог, где остановился и постоял, как делал это часто и прежде, оглядывая простиравшуюся перед ним Главную улицу с ее колледжами, столь живописную, что соперничать с ней могли только такие проспекты на континенте, как улица Дворцов в Генуе; в прозрачном утреннем воздухе очертания зданий вырисовывались четко, как на архитектурном проекте. Но Джуд был не в том настроении, чтобы любоваться такими вещами или критически оценивать их; ночь, проведенная с Арабеллой, унизительные воспоминания о их близости, образ Арабеллы, заснувшей на рассвете, рождали мучительное чувство вины, налагавшее на его застывшее лицо печать обреченности. Если б он только презирал Арабеллу, он не был бы так несчастен; но он и жалел и осуждал ее одновременно.

Джуд повернулся и пошел назад. Уже подходя к вокзалу, он вдруг услышал, что кто-то позвал его, и вздрогнул не от оклика, а от самого звука голоса. К его великому удивлению, перед ним, как призрак, выросла Сыр, растерянно ищущая чего-то, словно во сне, с дрожащими губами и напряженным взглядом, который будто упрекал его.

— О, Джуд… Как я рада, что встретилась с тобой! — проговорила она быстро, прерывающимся голосом, готовая вот-вот разрыдаться… Но тут же вспыхнула, угадав, о чем он подумал: после ее свадьбы они видятся сейчас в первый раз.

Оба отвели глаза, боясь выдать свои чувства, молча взялись за руки и пошли рядом; наконец она украдкой взглянула на него с беспокойством.

— Я приехала в Элфредстон вчера вечером, как ты просил, но никто меня не встретил! Я одна добралась до Мэригрин, и там мне сказали, что бабушке стало легче. Я посидела с ней; уж и ночь прошла, а тебя все не было, и тогда я встревожилась, подумала, что ты попал опять в знакомый город и, наверное, расстроился… Вспомнил, что я замужем, что меня там больше нет, и тебе не с кем поговорить, и захотел утопить свое горе в вине… Как в тот раз, когда потерял надежду поступить в колледж… Забыл, Что обещал мне никогда больше не повторять этого. 'Наверное, поэтому он меня и не встретил', — подумала я.

— И приехала отыскать меня и спасти, как добрый ангел?

— Я решила ехать утренним поездом и попробовать разыскать тебя в случае, если… если…

— Нет, я помнил о своем обещании, дорогая, все время помнил! Со мной этого больше никогда не случится, я уверен. Возможно, я занимался делом ничуть не лучшим, но только не пил — мне ненавистна сама мысль об этом.

— Я рада, что ты задержался из-за другого. И все-таки, — в ее голосе зазвучала обида, — ты не приехал вчера вечером встретить Меня, как обещал.

— Увы, Не приехал, мне очень жаль. На девять у меня была назначена встреча, и я опоздал бы к поезду, который, встречался с твоим, да и вообще никуда не попал бы.

Он с нежностью смотрел на свою любимую, говоря себе: вот милый и бескорыстнейший друг, какой у тебя когда-либо был, существо, живущее пылкой игрой воображения и до того эфемерное, что, кажется, видишь, как душа трепещет в ее теле; и ему делалось стыдно за те часы плотских утех, что он провел в обществе Арабеллы. Как-то грубо и безнравственно было бы омрачать этими недавними событиями его жизни душу той, которая казалась ему до того лишенной всего плотского, что порою он считал невероятным, чтобы она могла быть женой простого смертного. И все же она была женой Филотсона. Как могла она стать ею, как продолжала жить после этого — все это не укладывалось у него в голове, когда он смотрел на нее сейчас.

— Ты проедешь со мной до Мэригрин? — спросил он. — Как раз сейчас есть поезд. Я очень беспокоюсь за бабушку… Скажи, Сью, значит, ты только из-за меня проделала весь этот путь? До чего ж рано тебе пришлось подняться, бедняжка!

— Конечно. Пока я сидела там одна и ждала, я так волновалась за тебя, и как только начало светать, я отправилась в путь. Но ты больше не заставишь меня понапрасну беспокоиться за твою нравственность?

Он не был так уверен, что она беспокоилась за его нравственность понапрасну. Когда они садились в поезд, он выпустил ее руку, — ему показалось, что это тот самый вагон, из которого он совсем недавно вышел с другой; они сели рядом, Сью — около окна. Он видел ее тонкий профиль и небольшие тугие, как яблоки, округлости груди, столь несхожей с пышными формами Арабеллы. Она знала, что он смотрит на нее, однако не повернулась к нему, а глядела перед собой, словно боялась, как бы не начался какой-нибудь тягостный разговор, если взгляды их встретятся.

— Сью, вот и ты теперь замужем, и я женат, но все свершилось так быстро, что мы даже не успели словом перемолвиться.

— И не надо, — быстро ответила она.

— Конечно, может, и не надо… Но мне хотелось…

— Джуд, не надо говорить обо мне! Ну, пожалуйста!.. — взмолилась она. — Для меня это мучительно. Прости, что я так говорю. — Где ты провел эту ночь?

Она задала этот вопрос без всякой задней мысли, так только, чтобы переменить разговор. Он это знал и ответил лишь: