понести наказание ради удовольствия целоваться с таким симпатичным молодым человеком. Никто из них не верил, что он действительно приходится Сью кузеном.

Спустя полчаса все ученицы лежали в разгороженных спальнях, каждая в своем отделении; их нежные девичьи лица были обращены к мигающему свету газовых рожков, которые один за другим следовали вдоль длинных дортуаров, и на лице каждой было написано — 'слабая', как проклятье пола, к коему они принадлежали и который никаким напряжением их воли и способностей не мог сделаться сильным, пока существовали неумолимые законы природы. Сами того не ведая, они являли собою прелестное, соблазнительное и трогательное зрелище, и узнать об этом им было суждено лишь среди бурь и испытаний грядущих лет, сулящих несправедливость, одиночество, рождение детей и утраты. Лишь тогда, унесясь мысленным взором в прошлое, поймут они, как много упустили.

Вошла одна из надзирательниц, чтобы потушить свет. Она бросила последний взгляд на пустующую кровать Сью и туалетный столик в ногах кровати, где, как у всех девушек, стояли разные безделушки, и среди них на видном месте фотографии в рамках. Выставка Сью выглядела довольно скромно: на столике рядом с зеркалом стояли в бархатной и филигранной рамках два мужских портрета.

— Она говорила когда-нибудь, кто эти мужчины? — спросила надзирательница. — Вы знаете, по правилам на столики разрешается ставить только портреты родственников.

— Один из них, тот, что средних лет, — сказала студентка, лежавшая на соседней кровати, — это школьный учитель, у которого она была помощницей, мистер Филотсон.

— А второй — этот студент в шапочке и мантии, кто он?

— Друг или бывший друг. Она никогда не называла его имени.

— За ней заходил один из этих двоих?

— Нет.

— Вы уверены, что это был не студент?

— Конечно. За ней заходил молодой человек с черной бородой.

Свет был тотчас погашен, но прежде чем заснуть, девушки долго строили разные предположения насчет Сью, гадая, какие еще выходки она позволяла себе в Лондоне и Кристминстере, перед тем как приехать сюда, а самые неугомонные выскочили из постелей и прильнули к готическому окну, за которым виднелся широкий задний фронтон и шпиль собора.

Проснувшись на следующее утро, они заглянули в отделение Сью: его обитательница еще не вернулась. Полуодетые, они засели за уроки при газовом свете, а когда поднялись наверх, чтобы завершить к завтраку свой туалет, у ворот громко зазвонил колокол. Надзирательница вышла и вскоре вернулась с указанием от директрисы, что без ее разрешения со Сью Брайдхед никто не должен разговаривать.

Поэтому, когда Сью, возбужденная и усталая, вошла в спальню, чтобы наскоро привести себя в порядок, никто не поздоровался с ней, не задал ей ни одного вопроса, и она молча прошла в свое отделение. Спустившись вниз к завтраку, девушки обнаружили, что Сью не последовала за ними в столовую, а потом узнали, что ей сделали серьезное внушение и посадили на неделю в отдельную комнату, где она будет и есть и заниматься.

При этом известии девушки возроптали, найдя приговор слишком суровым. Была составлена и отослана к директрисе круговая петиция с просьбой смягчить наказание Сью. Однако петиция осталась без ответа. Ближе к вечеру, когда учительница географии стала диктовать задание, все девушки в классе продолжали сидеть сложа руки.

— Вы хотите сказать, что не намерены работать? — наконец спросила она. — В таком случае могу сообщить вам следующее: установлено, что молодой человек, с которым проводила время Брайдхед, не кузен ей по той простой причине, что у нее вообще нет кузена. Мы наводили справки в Кристминстере.

— А мы верим ей на слово, — сказала староста курса.

— Этого молодого человека прогнали с работы в Кристминстере за пьянство и богохульство в трактире, и он переселился сюда только для того, чтобы быть возле нее.

Однако девушки упорствовали, продолжая сидеть неподвижно, и учительнице пришлось покинуть класс, чтобы получить указание от начальницы, что ей делать.

Наконец, когда уже начало темнеть, а ученицы по прежнему сидели сложа руки, в соседней комнате, где занимались первокурсницы, послышался шум, затем в класс влетела одна из девушек и сообщила, что Сью Брайдхед вылезла из окна комнаты, куда ее заперли, пересекла в темноте лужайку и исчезла. Никто не мог понять, как ей удалось выбраться, — ведь внизу вдоль сада протекала река, а боковая калитка была заперта.

Все кинулись осматривать пустую комнату: рама окна была распахнута. Еще раз обошли с фонарем всю лужайку, обшарили каждый куст, но Сью нигде не нашли. Тогда расспросили привратника главного входа, и он припомнил, что слышал за домом на реке какой-та плеск, но не обратил на него внимания, решив, что эти утки плывут вниз по течению.

— Значит, она перешла вброд реку! — воскликнула одна из наставниц.

— Или утопилась, — сказал привратник.

Директриса была в полном смятении, страшась не столько смерти Сью, сколько появления газетной заметки с подробностями этого происшествия, что вкупе с прошлогодним скандалом на долгие месяцы сделало бы колледж притчей во языцех.

Достали еще несколько фонарей и обследовали реку и, наконец на противоположном илистом берегу, выходящем прямо в поле, обнаружили следы маленьких ног, и тут уж не осталось сомнений, что не в меру обидчивая девушка перешла вброд реку, доходившую ей почти до плеч, — река эта была главной в графстве и с почтением упоминалась во всех учебниках географии. Поскольку Сью не утопилась и не навлекла тем самым на школу позора, директриса заговорила о ней свысока и даже выразила радость по поводу того; что она сбежала.

В этот самый вечер Джуд сидел у себя дома возле соборных ворот. Часто с наступлением темноты он выходил на тихую Соборную площадь, останавливался перед домом, который укрывал от него Сью, и, следя за тенями девичьих голов, мелькавших за шторами, мечтал об одном — сидеть и читать весь день, — занятие, которым многие из легкомысленных обитательниц этого дома пренебрегали. Но в этот вечер, вымывшись и выпив чаю, он углубился в изучение двадцать девятого тома библиотеки отцов церкви Пьюзи, которую он купил у букиниста по цене, показавшейся ему поразительно низкой за такой бесценный труд. Вдруг ему послышался легкий стук в окно, потом еще раз. Ну конечно, кто-то бросил в окно горсть гравия. Он встал и осторожно поднял раму.

— Джуд! — послышалось снизу.

— Сью?

— Да, это я! Могу я подняться к тебе незамеченной?

— Конечно!

— Тогда не спускайся. Закрой окно.

Джуд ждал, зная, что она может беспрепятственно войти в дом, лишь повернув ручку парадной двери, как заведено в большинстве старых провинциальных городов. Его бросило в дрожь при мысли, что она прибежала к нему со своим горем, как когда-то он к ней со своим. Как же они похожи! Он отодвинул задвижку на двери своей комнаты и услышал в темноте осторожное поскрипывание ступеней, и через мгновенье она вошла в комнату, освещенную лампой. Он бросился к ней и протянул к ней руки — она была вся мокрая, словно русалка, платье прилипло к ней, подобно одеждам на фигурах парфенонского фриза.

— Ух, как я замерзла! — проговорила она, стуча зубами. — Можно к тебе на огонек, Джуд?

Она направилась к небольшому камину, в котором еще теплился огонь, однако вода текла с нее ручьями, и всякая надежда обсушиться казалась нелепой.

— Что ты наделала, родная? — спросил он с тревогой и невольной для себя нежностью.

— Перешла вброд самую широкую реку в графстве — больше ничего. Они меня заперли за нашу прогулку, и это было так несправедливо, что я не выдержала, вылезла в окно и убежала через реку.

Она начала объяснять обычным своим независимым тоном, но под конец ее тонкие розовые губы задрожали, и она еле сдержала слезы.

— Милая Сью! — воскликнул он. — Ты должна снять с себя все! Постой, дай сообразить… Можно одолжить платье у моей хозяйки. Я сейчас спрошу у нее.