либо давал знать о своем приходе, либо ничего не говорил и заставлял людей дожидаться его часами.

Единственное место, где можно было с уверенностью рассчитывать на то, чтобы поймать его, – все то же кафе «Гек», где он, как правило, созывал двор примерно с четырех часов дня. Он ненавидел любого рода сборища, где его можно было поймать на слове, припереть к стене, и предпочитал неформальный «стол для завсегдатаев», дававший ему неограниченную возможность говорить и разглагольствовать, не встречая возражений. Обычно рядом с ним были люди, слушавшие его как завороженные, и от него было очень трудно чего-нибудь добиться, потому что каждый жадно ловил его слово, и приходилось ждать часами, чтобы застать его одного. По прошествии времени он сообразил, что я не прихожу слушать те же самые истории в пятый раз и что у меня есть нечто конкретное, чтобы сообщить ему, но это время еще не наступило.

Я делал, что мог. Был в Париже один не чуждый мне журналист по имени Гюстав Эрве, с кем я устроил обмен открытыми письмами, выступая за франко-германское взаимопонимание. Потом был еще старый Эрман Бар – очень приличный австрийский фельетонист и писатель. Он был стойким католиком, но куда-то написал статью, где неплохо отзывался о нацистском движении, и я уговорил Гитлера использовать свой престиж и напечатать статью этого автора в иллюстрированном выпуске «Беобахтер». Розенберг порезал ее на кусочки, и Бар, очень расстроенный, не захотел впредь иметь с нами ничего общего. Был еще один португальский журналист из «Дневника новостей». Я постарался убедить Гитлера коротко переговорить с ним в кафе «Гек», но проблема состояла в том, что Гитлер не имел представления, о чем надо говорить с иностранными журналистами. Он либо хотел заранее обратить их в нацизм, либо рассчитывал, что они станут его страстными обожателями. Он не умел обращаться к журналистам с дружелюбными банальностями, с помощью которых настоящий политик может надуть прессу. В этом случае наш португальский визитер был очень раздражен. Он провел бесполезно несколько дней в дорогом отеле «Регина» и, естественно, написал очень неблагоприятную статью. Она попала в руки Филиппа Боулера – одного из гитлеровских адъютантов, который великолепно говорил по-португальски, потому что долгое время прожил в Бразилии. Они, конечно, набросились на меня за то, что я плохо занимаюсь своим делом.

Сейчас я вижу из письма, которое написал 9 февраля 1931 года, что все мои примечания лишь все более подтверждались. Некто по имени Максимилиан фон Гамм обратился ко мне через моего друга Карла Оскара Бертлинга в Берлине, спрашивая, не найдется ли для него какая-нибудь работа в партийной организации. Он не мог считать мой совет ободряющим: «Зарубежная и внутренняя политика НСДАП при этом русифицированном немце Альфреде Розенберге настолько неуклюжа, если не сказать преступна, что в данный момент я могу разглядеть только второе бедствие, нависшее над партией. Антиклерикальная агитация, разжигаемая самим этим мифом, может привести лишь к национал-большевизму… Большинство в руководстве партией – посредственности, и ничего хорошего не может получиться от их продолжающегося влияния… Вы только будете мне благодарны, если я отговорю вас от того, чтобы присоединиться к нам… Очень грустно все это писать, но пока он не исправится, Гитлер при всей его невероятной мощи оратора никогда не станет больше, чем мальчишкой-барабанщиком для остальных. По нынешним временам он просто не обладает качествами, необходимыми для лидера Германии».

Тем не менее я все еще волей-неволей оказывался впутанным во внутрипартийные распри. Меня в апреле 1931 года Гитлер притащил с собой в Берлин, когда против руководства подняли бунт формирования CA. Им не платили, и считалось, что они застрахованы от того, чтобы сыграть свою настоящую роль в политической борьбе. Гитлеру пришлось колесить с одной окраины города на другую и упрашивать их со слезами на глазах положиться на него и быть уверенными, что их интересы будут защищены. Ему удалось восстановить порядок, и на следующий день мы сидели без дела в чем-то вроде гостиницы для коммивояжеров под названием «Герцог фон Кобург», что напротив вокзала Ангальтер, – Геббельс, Гитлер и Вальтер Стеннес, обычно именовавший себя руководителем восстания, но фактически являвшийся куда в большей степени его жертвой. Мне он показался очень приличным парнем (он был племянником кардинала Шульце из Кельна), и он отвел меня к одному из открытых окон, где наш разговор перекрывался шумом транспорта, и произнес: «Понимает ли Гитлер, что истинный зачинщик бунта находится рядом с ним? – и это был Геббельс. – Он провоцировал людей выйти на улицу, несмотря на приказ Гитлера не ввязываться в борьбу, а сейчас все это валят на меня». Частично проблема была вызвана тем, что какую-то толику денег, которые они должны были получить, прикарманил Геббельс, чтобы устроить себе роскошную жизнь. Был разгар его любовного романа с будущей женой Магдой, которая в то время все еще была замужем за неким Квандтом, и ему нужны были деньги, чтобы, вероятно, произвести на нее впечатление своей мощью и богатством. В итоге Стеннесу не было причинено никакого вреда, и он в конце концов направился в Китай, где стал советником Чан Кайши.

Много более важная встреча состоялась вскоре после нашего возвращения в Мюнхен, когда Ауви вновь пришел ко мне в гости с Герингом и принес письмо от своего отца, кайзера, Гитлеру, который, хотя и формулируя в очень общих выражениях, более или менее официально назначал Ауви своим представителем при нацистском движении и обещал поддержку и благосклонный интерес. Сам я этого текста не видел. Когда письмо передавалось, я находился в двух-трех метрах, а Гитлер молча прочел его, сложил и спрятал в карман с одобрительным ворчаньем. Потом Ауви сказал мне: «Гитлер должен быть этим очень доволен. Мой отец довольно открыто пообещал ему оказать помощь, какую сможет, а я сам буду стараться поддерживать с Гитлером, насколько возможно, хорошие отношения, – а потом, когда ему пришла в голову мысль о возможности реставрации, добавил: – В конце концов, я – самая лучшая лошадь в конюшне Гогенцоллернов».

Ауви оставался моим гостем несколько недель, и постоянно жужжал телефон, по которому звонили в Дорн и Потсдам. Это стоило мне больших денег. Гитлеру хватило ума понять, что монархическая поддержка может оказаться весьма важным фактором, и, по сути, он несколько лет играл на надеждах германских королевских семей на реставрацию, пока это ему было удобно. «Я считаю монархию очень удобной формой государственной организации, особенно в Германии, – сказал он мне однажды, и, конечно, он вел разговоры в подобном ключе с любым, кто хотел в это верить. – Эту проблему необходимо очень тщательно изучить. Я бы опять принял Гогенцоллернов в любое время, но в других провинциях, возможно, придется поставить регента, пока не найдем подходящего принца». Когда пришло время, он поддерживал эту иллюзию, назначив ряд лиц рейхсштатгальтерами, имперскими наместниками, из которых наиболее известным был генерал фон Эпп в Баварии. О кронпринце Гитлер был очень невысокого мнения и считал его ничтожеством, интересующимся лишь лошадьми и женщинами, и, хотя он испытывал некоторую симпатию к его брату Ауви, он не хранил иллюзий в отношении способностей последнего. «Может быть, следующий кайзер уже шагает в наших рядах как простой солдат CA», – сказал он мне однажды, и я понимал, что принцем, которого он держит в уме, был Александр – сын Ауви от первого брака.

Именно Ауви, как никто другой, оживил мои надежды на будущее партии. Он придерживался куда более оптимистического мнения, чем я, и прежде всего его пример подтолкнул меня стать официальным членом партии. Где-то в августе 1931 года он вышел из «Стального шлема» и вступил в НСДАП. Мы зарегистрировались в один день и после одной из многих реклассификаций членства, которые проходили то и дело, получили соседние по порядку членские номера – 68 и 69.

Вмешался еще один фактор, сцементировав мои связи с Гитлером. Теперь экономический кризис оказывал влияние на каждую грань жизни Германии, и судьба не пощадила нашу семейную фирму. Я долго вел переговоры с Эдгаром с целью выяснить, готов ли он взять к себе на полную ставку исполнительного директора, но он сказал мне, что у нас весьма серьезные трудности и об этом не может быть и речи. Я оказался в безвыходном положении. Я определенно не мог продолжать работать на Гитлера бесплатно, если поставить вопрос таким образом. Я пытался придумать, что же лучше всего сделать. Как-то я обедал в кафе «Гек», когда там появился Гитлер.

Я сидел с Отто Гебюром, актером, никогда не встречавшимся с Гитлером, так что я познакомил их. Я помнил, как Гитлер восхищался его образом в роли Фридриха Великого, так что я представил актера как «его величество король Пруссии». Это позабавило Гитлера, и они хорошо поладили друг с другом, что привело Гитлера в хорошее настроение к тому времени, когда Гебюру потребовалось покинуть нас. Мы вскользь поговорили о работе, которую он просил меня сделать, и я сказал ему, что нахожусь в большом затруднении и что действительно не могу так продолжать, если хоть часть моих расходов не будет оплачена. «Сколько вам надо? – спросил Гитлер. – Тысячи марок хватит?» – «Ну, для начала – да», – сказал