Обиженных глаз я не увидела — увидела осторожные. Он попытался взять меня за руку, я отдернулась.

— Не надо меня за ручку держать, а то я совсем расклеюсь.

Он убрал руку.

— Никто тебя не осудит, если ты расклеишься.

— Кроме меня.

Он вздохнул:

— И всегда тебе надо быть сильной…

— Надо, — кивнула я.

Он слез с кровати, встал рядом, глядя на меня. Мне не хотелось, чтобы он так стоял и меня разглядывал. Я хотела злиться, а это всегда было нелегко, когда он так славно выглядел. Черт, мне трудно было ссориться с кем угодно из мужчин моей жизни: им стоило только раздеться, и они уже выигрывали спор. Это правда, и это меня тоже злило.

— Злость — это роскошь, Анита.

Я завопила во всю глотку, низко и громко. Завопила так, что эхо пошло от стен. Вопила, пока не открылась дверь и не вбежали, толпясь, охранники.

— Вон отсюда, вон к чертовой матери! — заорала я на них.

Они массой черных рубашек обернулись к Римусу. Он их отослал движением руки, но двоих оставил при себе, так что у нас снова было четыре охранника. Наверное, его можно было понять.

— Скажи Жан-Клоду и пришли ко мне Реквиема.

Голос у меня прозвучал ниже, чуть более хрипло, чем обычно.

— Анита…

— Если будешь меня утешать, я сорвусь. — Я посмотрела на него. — Мика, пожалуйста, просто сделай, что я говорю.

— Жан-Клоду я скажу, но насчет Реквиема ты уверена?

— Уверена ли, что хочу кормить на нем ardeur?

Он кивнул.

— Нет. Я абсолютно уверена, что не хочу питаться от него, но мы говорили с Жан-Клодом. Если я буду кормиться от Реквиема и он снова окажется с замутненным умом, то я слишком опасна для кандидатов в pomme de sang. Я должна напитаться от Реквиема до того, как встанет Огюстин. Потому что если я действительно освободила Реквиема от ardeur’а, то тем же способом мы сможем освободить Огюстина.

— Слишком много «если» и «быть может».

— Быть может, я смогу вылечить Реквиема, пока буду питаться. Похоже, я иногда могу лечить метафизическим сексом, с половым актом или без него. Маленькая вспышка Менг Дье не произведет на гостей хорошего впечатления, а мы ее не скроем, если Реквием будет так серьезно ранен.

— Ты можешь покормиться на ком-нибудь другом, кто уже твой возлюбленный.

— Ты имеешь в виду, что новое потрясение для этого дня мне не нужно, — сказала я и стала смеяться, но смех кончился всхлипом, и я прикусила губу, чтобы его сдержать.

Меня пожирала паника, проедала дыры в костях и внутренностях, и я становилась все более и более хрупкой, и когда мне будет нужнее всего, от меня ничего не останется, кроме страха, — ничего полезного не останется.

Я шепнула, потому что не доверяла своему голосу: я либо снова заорала бы, либо разрыдалась. Ни то, ни другое мне не было нужно.

— Жан-Клод думает, что сила Реквиема может преодолеть мою неохоту. Я должна напитать ardeur, а мне так не хочется. Если сила Реквиема может меня заставить его захотеть, то присылай его, потому что сейчас я никого не хочу. Просто хочу, чтобы ушли все к такой-то матери и дали мне покой.

У любого другого был бы обиженный вид, но не у Мики. Он выслушал все это со спокойным лицом и тихо сказал:

— У всех у нас есть предел прочности, Анита. У всех.

Я стала качать головой — снова и снова.

— Мы не можем себе позволить, чтобы я сегодня сломалась.

Он вздохнул:

— Хотелось бы когда-нибудь, чтобы был момент, когда ты могла бы сломаться, если захочешь.

Я увидела в его глазах непролитые слезы.

— Не плачь, — попросила я.

— А почему? Кто-то из нас один должен.

Он отвернулся, и первая слеза скатилась по его щеке.

Я схватила его за руку, переползла по кровати, прижала к себе. И тут, как я и знала, я сорвалась. Я рыдала, вопила, цеплялась за него и сама себя за это ненавидела. Слабачка, чертова слабачка.

Где-то посреди этого срыва я поняла, что меня держат еще чьи-то руки, не только Микины. Я отталкивала их, наполовину вырывалась, наполовину цеплялась сама, будто не могла решить, хочу я, чтобы меня не трогали или чтобы не отпускали. Услышала истерический голос: «Не хочу… Не могу, не могу!», поняла, что голос этот мой, но все равно не могла перестать.

— Не могу я!.. Этот ребенок, тесты, ardeur, не хочу, не хочу новых мужчин, хватит с меня, хватит!

Потом слова сменились всхлипываниями, наконец и они прекратились. В конце концов я просто затихла в их объятиях, слишком усталая, чтобы шевелиться, чтобы протестовать. Потому что где-то посреди всего этого Ричард прижал меня к себе, к своему телу, и я ничего больше не чувствовала, только как он держит меня. Ничего, ничего не чувствовала и была рада. Слишком много у меня было последнее время чувств, слишком много.

— Ее энергия ощущается по-другому, — сказал он, и голос звучал дальше, чем должен был. Он высок, но я-то лежала у него на коленях, не так далеко.

Чьи-то еще ладони ощупали мои руки, лицо, плечи. У меня закрывались глаза, открывать их не хотелось, не хотелось никого видеть. Никого из них.

— Ей холодно.

Голос Жан-Клода, рука его убралась от моей щеки.

Да, холодно, мне было очень, очень холодно. До самой сердцевины, будто никогда уже мне не согреться. Руку задел мех, и я открыла глаза, увидела склонившегося у постели Натэниела. Лицо его все еще было этой незнакомой смесью человеческого лица и леопардовой морды. Один раз, один раз было это лицо надо мной, когда мы любили друг друга. Всего один раз.

Чьи-то руки тронули мое лицо, повернули посмотреть на Ричарда и Жан-Клода. Руки, их руки, по обе стороны моего лица. Такие теплые руки. Не сразу я поняла, что обе руки теплые. Неужто Жан-Клод столько силы набрал на Огюстине, что до сих пор теплый на ощупь?

Их лица расплывались у меня в глазах, как я ни щурилась.

— Вы оба теплые, — шепнула я.

Ричард заговорил медленно, тщательно выговаривая слова, будто боялся, что я их не пойму.

— Анита, ты на ощупь холоднее Жан-Клода.

Я нахмурилась, пытаясь навести глаза на его лицо. Почти удалось, но у меня будто внимание рассеялось перед тем, как я смогла их заставить слушаться.

— Что-то не так. Не так.

По-прежнему шепот, а ведь я говорила вслух.

— Да, — сказал он, — что-то не так. — Он глянул на Жан-Клода: — Я не чувствую ее. Она у меня на