сущность, а две. Пыталась я вызвать леопарда, но, кажется, получила двух по цене одного.

Волк ощетинился, шерсть на нем поднялась дыбом, тело напряглось. Я ощутила, как ему страшно. Он знал, что окажется в меньшинстве, а в моем теле нет стаи, которую можно призвать на помощь. Но волк уперся, постаравшись казаться побольше и посвирепее, но тут кошки всплыли на поверхность, и волк сбежал. Я ощутила, как он бежит, бежит, скрывается, откуда пришел. Как домой. Впервые я осознала, что мое тело не только тюрьма, но еще и берлога, безопасное укрытие.

Кошки всплыли одновременно, и сила этого процесса выгнула мне спину дугой, подбросила тело на кровати, будто меня сильно толкнули сзади. Я упала на кровать, вопя от боли в избитом теле, получившем еще один удар. Это надо прекратить. Прекратить.

Я увидела кошек — леопард казался малышом рядом со львом. Маленький, тощий, отблескивающий черным, он пятился от льва прочь. Я его могла понять. Львица оказалась громадной — здоровенная коричневатая зверюга. Может быть, она казалась бы меньше, если бы я не видела сперва волка, а теперь леопарда. Лев смотрел на леопарда терпеливым взглядом, ожидая, что решит этот леопард делать дальше. В нем ощущалась уверенность существа, имеющего преимущество в несколько сотен фунтов мышц.

Я отпустила Грэхема и здоровой рукой потянулась к Натэниелу. Он нагнулся ко мне, и когда я его коснулась, лицо его было почти над моим, и я зарылась носом в теплоту его шеи. Он всегда пах для меня ванилью, но под ней ощущался запах леопарда. Острее волчьего мускуса, не такой сладкий, более… экзотичный, за неимением лучшего слова. Леопард перестал дичиться и посмотрел на меня глазами ласковыми и серыми, с едва заметным оттенком зеленого. Я не звала его «кис-кис», конечно, но как-то позвала.

И леопард поднялся во мне, уперся в поверхность моего тела, наполнил меня, как рука, входящая в перчатку, и я ощутила, как он вытягивается, заполняя тело. Я ждала, что это наполнение прорвет мне кожу и выйдет наружу, но ничего такого не случилось. Я чувствовала, как трется о кожу мех не с той стороны, в животе перекатывается что-то под кожей, будто кот об меня чешется. Чуть подташнивало от такого ощущения, но и только. Не было так резко и грубо, как когда был волк, но все-таки я не перекидывалась.

Грэхем и Клей слезли с кровати, так что Мика смог ко мне подвинуться.

— Он здесь, но не выходит. Почему?

— Дай своего зверя мне, — сказал Натэниел.

Я посмотрела на него и мысленно обратилась к мохнатому созданию в себе. Оно ждало терпеливо, потому что я его не боялась. Я его приняла, призвала. И он сейчас сидел во мне, ожидая освобождения. Которого я не могла ему дать.

— Я когда-то уже принял твоего зверя, — напомнил Натэниел.

— Я помню.

Я повернула голову к Мике, переадресуя вопрос ему.

— Отдай ему своего леопарда, Анита.

Натэниел прижался к моему боку теснее. Он наклонился надо мной, перегнулся через меня, опираясь на одну руку, чтобы не давить на меня сверху, опустил ко мне лицо для поцелуя, я почувствовала, как леопард покатился к нему, наполовину жидкий, наполовину твердый мех. Наши губы нашли друг друга, и мы поцеловались. В прошлый раз, когда я передавала ему своего зверя, все было почти так же бурно, как сегодня, но я сопротивлялась; сегодня я просто отдавала, и Натэниел не сопротивлялся. Он поцеловал меня сильно и глубоко, будто хотел ощутить вкус той меховой сути, что была во мне, и в ту же секунду она пролилась у меня изо рта. Я ощутила это как никогда, будто что-то реальное скользнуло изо рта в рот. На миг я задохнулась — и зверь уже был в нем. Он вломился в его тело, в его зверя. Сила удара сбросила Натэниела с кровати, но он удержался, продолжая поцелуй, продолжая, пока густая, тяжелая жидкость бежала по мне, стекая с него, такая теплая, горячая, будто он истекал кровью. Я приоткрыла глаза, увидела, что жидкость эта прозрачная, но тут же закрыла их, чтобы не залило. Его руки лежали у меня на лице, сомкнув нас в поцелуе. Но я хотела этого поцелуя, хотела. Хотела, страдала без освобождения зверя, того освобождения, что тело мое не могло дать.

Здоровой рукой я обхватила Натэниела и почувствовала, как лопается на нем кожа, как подобно твердой воде выливается из него мех, горячий бархат. Рот его изменил форму у меня на губах, и пришлось изменить поцелуй, потому что губ у него стало мало. Я лизнула языком вдоль зубов, таких острых, что могли меня съесть в буквальном смысле. Он отдернулся, и я смогла утереть с лица тяжелую жидкость и увидеть его снова. Лицо было и человеческим, и мордой леопарда, странное и изящное сочетание. Человеко- леопард получался лучше, чем человеко-волк, быть может, потому, что у кошачьих морда короче.

Я подняла к нему руки и сообразила, что левая рука работает. Я не перекинулась, но передача моего зверя Натэниелу дала мне то исцеление, что дало бы и превращение. Интересно.

Я обняла его, и мех оказался сухой, хотя я была покрыта прозрачной слизью, что вытекает из оборотня при превращении. Никогда не понимала, почему у них мех остается сухой, но так всегда бывает.

Обеими руками я гладила невероятную мягкость меха, ощущала силу мускулов, а еще — что тело его вполне реагирует на такое тесное прижатие ко мне. Нам случалось заниматься любовью, когда он бывал в этом виде, и сейчас тоже это казалось неплохой идеей, но что-то во мне еще было внутри, и оно ждало.

Лев зарычал оттуда, где был, где ждал терпеливо. Давая мне знать, что он — то есть она, львица, — никуда не ушла.

— Черт! — шепнула я.

Натэниел понюхал воздух возле моего лица.

— Лев.

Мика скатился с кровати.

— Нам нужен оборотень-лев, и быстро, пока он не решил вырваться силой.

— У нас нет львов, — сказал Жан-Клод.

Я подумала. Подумала: «Мне нужен лев». Представила себе золотистую шерсть, темные оранжево- янтарные глаза. И отправила зов, не к своему льву — к какому-нибудь.

И ощутила ответ, далекий голос. Два притягивающих ответа, будто я держала два поводка. Один ответил неохотно, зато другой — с энтузиазмом.

— Они идут, — шепнула я. — По крайней мере он.

— Кто идет? — спросил Натэниел своим рычащим голосом.

— Куки-Монстр.

Ради самой жизни я не могла бы вспомнить его настоящее имя. Я только вспомнила, как прозвала его за дурацкие синие волосы.

Повышенные голоса раздались раньше, чем кто-то постучал в дверь. Мужские голоса, спорящие прямо под дверью. Клодия кивнула, и Лизандро направился к двери. Он открыл дверь, и там стоял Куки- Монстр с синими шипами волос и темный лев-оборотень, Причал… нет, Пирс. Пирс его звали. Куки улыбался, еще когда входил в дверь, одетый только в джинсы, и еще пистолет заткнут за пояс. Как будто штаны он надел не из скромности, а чтобы было куда пистолет сунуть. Пирс глядел волком. Он был одет полностью, хотя рубашку застегнул криво, а пиджак задрался, показывая наплечную кобуру. Пистолет вроде как «Беретта». Я бы не выбрала его как скрытое оружие, но у меня руки меньше.

Увидев их, я не удивилась. Я их позвала. Удивилась я, увидев Октавия, слугу-человека Огюстина, вошедшего за ними по пятам. Он был одет безупречно, как и накануне, только без галстука, и манжеты болтались свободно. Если бы не это, ни за что не догадаться, что он спешил.

— Это возмутительно! — заявил он. — Сперва вы унизили и оскорбили моего мастера, теперь пытаетесь украсть его львов. Вы думаете, что, раз Огюстин спит дневным сном, вы можете просто забрать их себе?

Он как следует меня рассмотрел — и замолчал. Замолчал, думаю, потому что люди в комнате расступились, и он увидел меня на кровати. С Натэниелом. Не знаю, что он решил, но вдруг я увидела все это глазами постороннего: я, голая, на кровати, покрытая прозрачной липкой жидкостью. Натэниел, голый и возбужденный, в виде леопарда-человека, у меня в объятиях. Остальные мужчины в комнате, тоже голые. Что бы подумала я, войдя в такую обстановку? Наверное, то же, что подумал Октавий.