— Возможно, я беременна.

— Ты не хочешь, чтобы у ребенка был отец?

Я уставилась на него, думая, что бы такое сказать, чтобы все-таки до него дошло.

Жан-Клод встал рядом — не совсем между нами, а чуть в стороне, вершиной тупоугольного треугольника.

— Я думаю, ma petite хочет сказать, Ричард, что брак в ее жизненные планы не входит, а появление ребенка этого отношения не изменит.

Он говорил доброжелательно-безразличным голосом — которым говорил, когда хотел кого-нибудь убедить или успокоить.

— А если это ребенок мой, так что я должен делать — смотреть и улыбаться, когда его будут воспитывать Натэниел и Мика?

Я опустила голову — что я могла на это сказать?

— Ульфрик! — рявкнула Клодия голосом сержанта на плацу, одергивающего нерасторопного новобранца.

— Что? — обернулся он, и сила его снова обожгла меня.

— Во-первых, держи в руках свою силу, она всех тут палит. Ты, царь волков, должен подавать подданным пример получше.

— Не твое дело, крыса, какой я подаю пример моим волкам.

Она продолжала, будто и не слышала:

— Во-вторых, ты портишь Аните настроение еще сильнее, чем оно и так испорчено.

Он издал какой-то бессловесный звук, почти вопль. Но сила его стала опять всего лишь жаром, уже не болезненным. Он подавлял ее, хотя она никуда не делась.

— Я не хочу портить Аните настроение, но если она беременна, то должна знать, что прежнюю жизнь она продолжать не сможет.

— Ты все еще хочешь засадить ее в клетку, — сказала Клодия. — Поймать и засадить в клетку образца пятидесятых годов.

— Брак — не клетка, — возразил он. — У тебя получается, будто я хочу, чтобы она всегда ходила по дому босая и беременная.

— А это не так? — спросила она, и злость ее несколько смягчилась, будто она поняла наконец, что он не наглый сопляк, а просто сам себя не понимает.

— Нет, — сказал он, и сказано было всерьез. Потом он повернулся ко мне: — Ты сама сказала, Анита: главное — что будет лучше для этого маленького человечка. Ты действительно думаешь, что мама — федеральный маршал, работающий по насильственным преступлениям со всеми видами монстров, — это то, что ребенку нужно?

— О Господи, Ричард! Ты все еще пытаешься отобрать у меня мою жизнь, отобрать все, что делает меня той, кто я есть. Ты любишь меня, а то, чем я являюсь, — не любишь. Ты любишь ту, которой ты хочешь, чтобы я была.

— А это разве не то, чего ты хочешь от меня? — спросил он. — Чтобы я тоже весь переменился?

Я было начала отрицать — но остановилась. Подумала. Прошу ли я его перемениться настолько же, насколько он просит меня?

— Я хочу, чтобы ты принял ту жизнь, которая у тебя есть сейчас, и был ею доволен, Ричард. Ты же хочешь, чтобы я полностью переменила свою жизнь, вставить меня в картинку с рамой из белого штакетника, которая ни к твоей жизни не подходит, ни к моей.

— Как мне надоели твои обвинения, будто я пытаюсь тебя засунуть за забор из белого штакетника!

— Появляется подозрение на беременность, и ты вдруг хочешь, чтобы я вышла за тебя замуж, бросила службу федерального агента. Мы еще даже не знаем, есть ли ребенок, а ты уже пытаешься мне навязать свое представление о том, какова должна быть жизнь.

— Ты действительно собираешься работать на серийных убийствах и убивать монстров после того, как появится ребенок?

Я уставилась на него:

— А ты думал, после рождения ребенка я стану другим человеком? Добрее, мягче? Так ты думал?

— Могу я высказать свое мнение в этой дискуссии? — спросил Сэмюэл.

Мы с Ричардом сказали «нет», Жан-Клод ответил «да». Сэмюэл не обратил на нас внимания и воспользовался разрешением Жан-Клода.

— Если моя жена может служить примером, что значит иметь детей в этой более чем неординарной ситуации, то «смягчение» не совсем характеризует то, что вас ждет. Теа очень мягко обращалась с детьми. Такой мягкости характера я в ней никогда не видел, но со всеми прочими… — Он покачал головой. — Никогда не видел ее такой беспощадной, как после рождения Самсона. Она решительно как никогда была настроена укрепить и обезопасить фундамент нашей власти. Любая угроза нам уничтожалась незамедлительно. Даже пользуясь помощью слуг, она настаивала, что за младенцем будет ухаживать сама, а с этими кормлениями… — Он пожал плечами, подняв руки. — Когда каждые два часа она просыпалась его кормить грудью, спать ей удавалось очень мало. От недосыпания характер портится у всех, и весьма острые решения становятся привлекательными.

Я успела подумать: «Грудное вскармливание? Ну нет, только не я».

— Ты это говоришь, чтобы я себя почувствовал — как? Лучше, хуже?

— Спроси кого-нибудь, кому ты поверишь, — сказал Сэмюэл. — Спроси у любой женщины, как выматывает силы и забирает время новорожденный. У меня трое детей, двое из них близнецы. Со мной было так, как бывает со многими отцами поздних детей: близнецами в младенчестве я занимался больше, чем Самсоном. Моя власть была тогда крепче, и меньше занимали вопросы… бизнеса. Думаю, я слишком открылся влиянию современной Америки, подхватил эту странную мысль, что я должен много, очень много заниматься младенцами. Я задним числом зауважал Теа за то, что пришлось ей пройти с Самсоном, когда я больше занимался делами. Дети — это величайшее благо… — он потрепал сидящего рядом сына по ноге, — но, как и другие великие блага, требуют кучу внимания, времени и энергии.

Я замотала головой, замахала руками, будто пытаясь стереть в воздухе все, что сейчас услышала.

— Все, на сегодня мне хватит. Сменим тему — хотя бы пока я не сделаю тест и не выясню наверняка. Если будет положительный, тогда и будем разговаривать. Сейчас вопрос закрыт.

— Ну уж нет, нельзя так сразу менять тему! — возразил Ричард.

— Ей — можно, — возразил ему Жан-Клод.

— А если я не хочу менять тему?

Снова у меня возникло впечатление, что Ричард специально затевает ссору.

И наконец что-то сказал Мика:

— Ричард, Анита просит сменить тему только до тех пор, пока она не будет знать точно. В этом есть смысл.

— А ты не лезь! — рявкнул на него Ричард.

— Не смей кричать на Мику! — рявкнула на него я.

— Я буду кричать на кого захочу! — заорал он.

И тут заорала Клодия — так, что мы оба замолчали. Такой мощный, глубокий звук, что все мы обернулись к ней.

— Неужто твои задетые чувства только и имеют для тебя значение, Ульфрик? — Она покачала головой. — Прав был Натэниел: ты бы обоссал ее, если бы мог, чтобы она была твоей и только твоей.

Он зарычал и шагнул к ней.

— Нет, — сказал Жан-Клод. — Ричард, нет.

— Ты затеваешь с ним ссору? — спросил Мика озадаченным голосом.

И он был прав — очень это не похоже на Клодию. Закончить ссору она могла, но начинать не стала бы.

Она опустила глаза к полу — наверное, до десяти считала.

— Не хочу ни с кем ссору затевать, но достала меня эта позиция.