позволить мне что-то для тебя сделать? Спуск в дыру меня не пугает. Дай мне тебе помочь. Пожалуйста.

Он говорил тихо, нагнувшись ко мне, и я чуяла на нем запах засыхающей крови, богатый вкус свежей крови у него во рту, будто там не зажил до сих пор какой-то порез.

Я помотала головой:

— Ричард, я должна это сделать.

— Почему?

В его голосе зазвучали первые нотки злости, как дуновение теплого воздуха.

— Потому что мне страшно и я должна убедиться, что могу.

— Можешь что сделать?

— Влезть туда.

— Зачем? Зачем тебе в этом убеждаться? Ты мне и всем вообще давно доказала свою твердость. Уже ничего доказывать не надо.

— Мне, Ричард. Еще осталось что доказать мне.

— Какая разница, если ты не сможешь залезть в эту вонючую дыру? Все равно никогда больше тебе не надо будет этого делать. Ради Бога, Анита, не надо.

Я посмотрела на него, на его недоумевающее лицо, в глаза, которые вернулись к нормальному, идеально карему цвету. Уже много лет я пыталась объяснить Ричарду смысл вот такой фигни и наконец поняла, что до него никогда это не дойдет, а я устала объяснять не только ему, но и себе, и всем.

— Дай мне фонарик, Ричард.

Он держал двумя руками.

— Зачем тебе это надо? Ты мне просто объясни. Тебе так страшно, что даже в горле пересохло. Я слышу это в твоем дыхании.

— А я слышу в твоем свежую кровь, но сделать это я должна, потому что мне страшно.

Он покачал головой:

— Анита, это не храбрость, это упрямство.

Я пожала плечами:

— Может быть, но все равно я должна.

— Но почему? — Он крепче сжал фонарь, и я подумала, что вопрос касается не только ублиета и того, зачем мне туда лезть.

Я вздохнула.

— Все меньше и меньше вещей, которые меня пугают, Ричард. Так что когда я нахожу что-то, что меня беспокоит, я это проверяю. Мне надо проверить, могу я или нет.

— Зачем? — Он смотрел мне в лицо, будто старался запомнить.

— Просто чтобы знать, могу или нет.

— Зачем? — Оттенок злости уже не был еле заметным.

Я снова покачала головой:

— Ричард, я не соревнуюсь с тобой или с кем-нибудь другим. Мне плевать, кто лучше, быстрее или смелее.

— Так зачем же?

— Единственный человек, с которым я соревнуюсь, это я сама, Ричард. И я буду хуже о себе думать, если дам тебе или кому бы то ни было первым спуститься в дыру. Грегори — мой, а не твой, и мне его спасать.

— Ты его уже спасла, Анита. Без разницы, кто полезет вниз.

Я почти улыбнулась, но не потому, что мне было весело.

— Дай мне, пожалуйста, фонарик, Ричард. Я не могу тебе этого объяснить.

— А твой Нимир-Радж это понимает? — Злость обожгла мне кожу роем пчел. Почти до боли.

Я нахмурилась:

— Спроси его сам, а теперь дай мне этот чертов фонарь.

Если на меня злятся, недолго надо ждать, чтобы я ответила тем же.

— Я хочу быть твоим Ульфриком, твоим мужчиной, что бы это, черт меня побери, ни значило. Почему ты не даешь мне быть... — Он замолчал и отвернулся.

— Мужчиной.Это ты хотел сказать?

Он поглядел на меня и кивнул.

— Так вот, Ричард, если мы будем продолжать отношения или что там у нас есть, то одну вещь давай уточним прямо сейчас. Твое самолюбие меня больше не интересует. Не будь для меня мужчиной, Ричард, будь тем человеком, который мне нужен. Мой мужчина не обязан быть сильнее или храбрее меня. У меня были друзья мужского пола, которые все время пытались мне доказать, что у них яйца больше и тверже моих. От тебя мне это не надо.

— А что, если я должен быть храбрее не для тебя, а для себя?

Я задумалась на секунду.

— Ты же не боишься спуска в этот ублиет?

— Мне не хочется, и не хочется видеть, что они сделали с Грегори, но так, как ты, — нет, не боюсь.

— Тогда ты не будешь храбрее меня, если спустишься, так? Потому что тебе это ничего не стоит.

Он наклонился к моему уху близко-близко и едва выдохнул шепотом:

— Как тебе ничего не стоило бы убить Джейкоба ради меня.

Я застыла, потом повернулась к нему, стараясь не выдать своего потрясения.

— Я понял, что ты думаешь, в тот момент, когда увидел, как ты на него смотришь.

— И ты бы дал мне это сделать? — спросила я тихо, но не так тихо, как он.

— Еще не знаю. Но ведь ты бы мотивировала тем, что тебе это ничего не стоит, а мне очень дорого обошлось бы?

Мы обменялись долгим взглядом, и я кивнула.

Он улыбнулся:

— Тогда пусти меня в эту х...еву дыру.

— С каких пор ты употребляешь слово на букву "х"?

— С тех пор, как ты нас бросила. Мне вроде как не хватало его слышать. — И он вдруг улыбнулся, ярко сверкнув зубами в темноте.

Я не могла не ответить улыбкой. Мы стояли у этой страшной дыры, ужас еще лежал у меня на языке кислым вкусом, злость Ричарда еще клубилась в воздухе, а мы улыбались друг другу.

— Я тебя пущу первым, — сказала я.

Он улыбнулся шире, и даже при свете звезд было видно, как глаза заискрились весельем.

— О'кей.

Я подалась к нему и чмокнула. Слишком мимолетно, чтобы сила закипела между нами, слишком мельком, чтобы ощутить вкус крови у него во рту, слишком быстро, чтобы звери заворочались у нас внутри. Я его поцеловала просто потому, что мне так захотелось, потому, что впервые я подумала, что у нас обоих могло появится желание слегка уступить. Достаточно ли этого? А кто его знает? Но надежда у меня появилась. Впервые за много времени появилась настоящая надежда. Без нее любовь умирает, и человек вянет. Я не знала, что это значит для Мики — моя надежда для меня и Ричарда. Мы открыто говорили насчет делиться, но я не знаю, что из этого было сказано на публику, а что всерьез. Но в этот миг мне было все равно, я вцепилась в положительные эмоции и не хотела отпускать. Потом, потом будем волноваться о прочем. Я пущу Ричарда вперед, но все равно спущусь сама, и мне хотелось, чтобы эта надежда освещала мрак страха.

От веса Ричарда веревка под моими руками сильно натянулась. Он привязал фонарь к запястью, и я видела, как желтый круг света уходит, исчезая, в узкую темноту, и поняла, что хоть я уже и на лестнице, голова у меня все еще выше люка.

Мика наклонился ко мне.

— Все будет в порядке, — сказал он.