— Не за что, это был укус любви.

Я убрала руку от его лица.

— Ага, как же. Выглядит так, будто я тебе хотела горло выгрызть... — Я нахмурилась: — А почему оно не зарастает?

— Раны от зубов и когтей другого ликантропа заживают медленнее других. Не так медленно, конечно, как от серебра, но медленнее, чем, скажем, от стали.

— Прости, пожалуйста.

— Как я уже сказал, не за что.

— Прошлый Ульфрик, которого я укусила сюда же, но намного слабее, даже не прокусив кожи, счел это оскорблением. Он сказал, будто это означает, что в иерархии стаи я считаю себя выше его.

— Мы не волки. Для члена парда рана на шее от Нимир-Ра означает, что секс был хорош.

Я вспыхнула.

— Я не хотел тебя смутить, просто объяснить, что ты не должна передо мной извиняться. Мне очень понравилось.

Я зарделась сильнее.

— Мы вместе могли бы великие вещи творить для нашего парда.

Я покачала головой:

— Мы еще не знаем точно, останусь ли я Нимир-Ра. Давай до того не будем торопиться.

— Как скажешь.

Взгляд его был слишком пристальным, и до меня вдруг дошло, что он стоит под душем голый. Я теперь лучше научилась не обращать внимания или хотя бы не смущаться при виде наготы. Но бывает, когда вдруг ее осознаешь — по выражению чужих глаз.

— Так мне хочется, — ответила я.

Он повернулся, наклонив голову и подставив струям плечи, спину, ниже спины. Поток брызг усилился, расплескиваясь у меня по плечам, по груди, по лицу, по полотенцу. Пора было мне идти. Даже чуть поздновато.

Я повернулась к двери, когда он позвал:

— Анита!

Я обернулась.

Он стоял, глядя на меня, размазывая жидкое мыло по телу. Сейчас он обрабатывал руки, и они вместе с грудью покрылись пеной.

— Если ты хочешь, чтобы мы завтра с тобой пошли, это будет честь для нас.

— Я не могу втягивать твой пард в наши передряги.

Руки его пошли вниз, размазывая белые пузыри по животу, бедрам, скользнули между ног, продолжая намыливать. По собственному опыту обращения с этим веществом я знала, что его тем дольше оттирать, чем дольше оно на тебе провисело, но его руки остались на месте, пока он не стал скользким, не покрылся пузырями, и, когда руки соскользнули ниже, частично в состоянии эрекции.

У меня пересохло во рту, и я поняла, что мы уже несколько минут молчим. Я просто стояла и смотрела, как он намыливается. От этой мысли кровь бросилась мне в лицо. Мика продолжал намыливаться, на каждое движение тратя больше времени, чем нужно было бы. То есть спектакль был для меня. Пора уходить.

— Если ты — моя Нимир-Ра, то твои передряги — мои передряги, — сказал он, все еще склонив голову к ногам, так что мне не видно было лица, а только линия его тела, стоящего в пролете, подальше от воды, чтобы не смыть мыло.

Мне пришлось прокашляться, чтобы сказать:

— Я не хотела бы убирать перегородки, Мика.

— Силы между нами достаточно, чтобы я согласился на любое расположение комнат.

Он встал, потянулся, чтобы намылить плечи. Передняя линия тела длинно выгнулась, и я до боли четко его видела. Тогда я повернулась, уже всерьез направляясь к двери.

— Анита! — позвал он.

Я остановилась, но на этот раз поворачиваться не стала.

— Чего?

Это прозвучало грубо.

— Ничего страшного, что тебя ко мне тянет. Ты не можешь с собой справиться.

От этого я засмеялась — нормальным веселым смехом.

— Ну, не слишком ли ты высокого о себе мнения? — И все же я не повернулась к нему лицом.

— Это не самомнение. Ты — Нимир-Ра, а я — первый Нимир-Радж, которого ты в жизни видишь. Наша сила, наш зверь притягивает нас друг к другу. И это так и должно быть.

Тут я повернулась, попыталась посмотреть ему в глаза, но это не вышло. Он повернулся спиной, все еще размазывая мыло по плечам. Пена медленно стекала к тонкой талии.

— Мы еще не знаем, оборотень я вообще или нет.

Он легко намыливал спину, и его руки без усилий двигались по коже, по тугой гладкости ягодиц.

— Ты ощущаешь зов моего тела, как я — твоего.

У меня слишком сильно забился пульс.

— Ты красивый мужчина, голый и намыленный. Я — человеческая женщина, так что давай, уговаривай меня.

Он повернулся кругом, все еще намыленный и скользкий. И очень большой.

У меня пересохло во рту, тело свело так туго и так внезапно, что почти стало больно. Я невольно задышала глубже.

— Ты нечеловек, и в этом все дело. Вот почему ты смотришь на меня, хотя и против собственной воли.

Он пошел ко мне, медленно и плавно, как ходят леопарды, когда хотят. Будто у него были мышцы там, где у людей их нет. Он скользил ко мне как огромный бескостный кот, и голое тело блестело мыльной пеной, волосы колечками пристали к плечам, к лицу. Огромные желто-зеленые глаза смотрелись очень уместно.

— Ты не понимаешь, какая это редкость для двух ликантропов — иметь общего зверя. — Он был уже рядом со мной. — Он втекает и вытекает из наших тел. — Он стоял передо мной, не касаясь меня — еще не касаясь. — Наши звери — как две кошки, трущиеся пушистыми боками. — С этими словами он скользкими от мыла ладонями погладил меня по плечам, по рукам, размазывая пену. Мыльные руки взяли ладонями мое лицо, и я ощутила, как его губы приближаются к моим, касаются. Поцелуй был нежным, он следил, чтобы не касаться меня телом.

Пальцы его скользнули под край полотенца, взялись за ткань, притянули меня вперед. Это заставило меня открыть глаза. Только через несколько шагов я поняла, что он ведет меня к воде.

— Надо смыть мыло, — сказал он.

Я затрясла головой и сумела остановиться, не идти с ним дальше. Он продолжал тянуть за полотенце, и оно развернулось, стало соскальзывать вниз. Я подхватила его и прижала чуть ниже внезапно обнажившихся грудей.

— Нет, — сказала я, едва пропихнув это слово в перехваченное спазмом горло, но смогла повторить: — Нет.

Он подступил ко мне, прижав скользкую твердость к моей руке. Он пытался распрямить мои пальцы, держащие полотенце, но я держалась, как утопающий за соломинку.

— Тронь меня, Анита, возьми в ладони.

— Нет.

— Я знаю, что тебе хочется. Я это чую. — Он водил надо мной головой, вдохи и выдохи ощущались на мокрой коже. — Я чувствую. — Он снова провел ладонями по моим голым рукам, по плечам, ниже, к грудям, но остановился, не дойдя до них. — Я ощущаю на вкус.

Он медленно лизнул меня в щеку. Я задрожала и хотела отступить, но будто примерзла к месту. Не могла двинуться.

Я обрела голос — слабый, трясущийся, но свой. Руками я вцепилась в собственное тело, потому что