Он повернулся ко мне и кивнул:

— Сказал.

Чуть ли не улыбаясь. Эго значило, что он от меня что-то скрывает. Любит Эдуард быть загадочным, и то, что я знаю его семью и знаю почти все его тайные личности, не вылечило его от этой привычки. Просто ему труднее найти возможность меня удивить.

— И кто четвертый? — спросила я.

Он поднял руку — я видела у него этот жест на работе, когда он работал с теми, кто понимает язык жестов. Этот значил «давай вперед».

Возле заднего выхода розовато-коричневого здания стояла небольшая группа полицейских. Я их заметила, мельком, как замечаешь в нашем деле все: людей, пальмы, жару, солнце, И вдруг среди них оказался Олаф. Он был на полголовы выше любого из них, кроме одного. Горбился, что ли? Но не только. Еще он был одет в черную футболку, черные джинсы, заправленные в черные ботинки. Черная кожаная куртка через руку, бицепсы ходят под кожей. Чуть в нем прибавилось цвета с последнего раза, как я его видела, будто он больше был на солнце, но Олаф, как и я, не загорает. У кого в жилах много немецкой крови, загорают с трудом.

Голова у него была так же выбрита наголо, и черные брови выделялись резким контрастом. Под подбородком залегла тень щетины — он из тех, кому приходится бриться дважды в день, чтобы быть чисто выбритым. Я задумалась: он голову бреет или просто лысый? Раньше как-то не интересовало.

Голова, одежда, рост — все это выделяло его из группы полицейских как волка среди овец — или гота среди людей в форме. А я его просто даже и не заметила. Совсем.

Эдуард тоже это умеет — быть невидимым на самом виду.

Олаф шел к нам, я смотрела и видела, что для человека таких размеров он движется грациозно, но это была грация мышц и сдерживаемой агрессии.

Агрессивному виду способствовала наплечная кобура с «Хеклер и Кох П-2000» и дополнительные магазины на другой стороне ремня. В последний раз у него был запасной пистолет на пояснице — надо будет потом проверить. На боку — нож, длиннее моего предплечья, привязан к бедру. Клинки носят с собой почти все охотники на вампиров.

Он шел ко мне, весь темный и зловещий, а потом улыбнулся. Недружеской улыбкой, а бойфрендской. Нет, более того, так улыбается мужчина женщине, с которой у него был секс, и он надеется повторить. Олаф на такую улыбку права не имел.

— Анита! — сказал он, и опять же слишком много эмоций вложил в мое имя.

Мне пришлось запнуться, чтобы назвать его фальшивое имя:

— Отто!

Оп продолжал идти, пока не навис над нами с Эдуардом. Конечно, при его почти семи футах над кем хочешь можно нависать.

Оп протянул мне руку. В те два раза, когда мы встречались, протягивал ли он мне руку для пожатия? Надо подумать… нет, он женщинам руки не пожимает. Но вот — он протягивает руку, излишне фамильярная улыбка чуть-чуть увяла, но никуда не делась.

Вот она и вызвала у меня нежелание к нему прикасаться. Но патологическая ненависть Олафа к женщинам сделала это рукопожатие очень важным моментом. Он считал, что я достойна. Кроме того, нам придется работать вместе на глазах у полиции. И я не хочу, чтобы он злился на меня с самого начала охоты.

Я приняла руку.

Он обхватил ею мою ладонь, вторую руку положил выше, мне на предплечье. Некоторые мужчины так поступают, и я не очень понимаю зачем, но в этот раз я знала.

Я попыталась высвободиться — не смогла сдержаться. Он сжал пальцы, давая мне понять, что меня держит — или что придется драться, чтобы вырваться. Только миг, момент, но мне этого хватило, чтобы вспомнить, как мы виделись последний раз.

Мы с Олафом должны были вынуть сердца у вампиров, за которыми тогда охотились. Вампиры были старые и сильные — в таких случаях недостаточно проткнуть сердце колом. Его надо вырезать из грудной полости и потом уничтожить огнем.

Я доставала сердце, запутавшееся в каких-то органах тела, Олаф предложил помочь. Я забыла, кто он — и согласилась.

Он просунул руку в сделанную мною дыру, вдоль моей руки, в грудную клетку. И только когда его ладонь охватила мою, прижав пальцы к еще теплому сердцу, я на него посмотрела. Мы оба наклонялись над телом, лица почти вплотную, руки ушли вверх в куда более длинное тело вампира. Олаф посмотрел на меня над телом, и наши руки держались за сердце и кровь была повсюду. И смотрел он на меня так, будто это был ужин при свечах, а я в красивом кружевном белье.

Он свободной рукой придерживал мою руку, управляя скоростью, с которой мы вылезали из грудной полости, затягивал процесс и глядел на меня в упор. Последние несколько дюймов он смотрел вниз, на рану. Смотрел, как выходят наши руки из кровавой дыры под грудиной. А меня он держал ладонью выше локтя и поднял наши руки вверх — мы секунду держали сердце вместе, и он глядел на меня поверх кровоточащей мышцы.

Вот так он и украл поцелуй — первый, и я очень постаралась, чтобы последний.

— Отпусти, — сказала я тихо и очень отчетливо.

Он приоткрыл губы, выдохнул долгим вздохом. Это было хуже улыбки. Я в этот момент поняла, что стала трофеем той охоты. Трофеем, который серийный убийца берет себе от жертвы или с места преступления, и когда его видит, трогает или слышит, ощущает на вкус или на запах, к нему возвращаются воспоминания.

Я изо всех сил старалась не показать страха, но, наверное, не удалось. Эдуард встал рядом с нами и сказал:

— Ты ее слышал.

Олаф повернул к нему взгляд солнечных очков. В прошлый раз, когда мы работали вместе, Эдуард делал все, что в его силах, чтобы защитить меня, но защита от Олафа — это вопрос не только оружия и силы. В прошлый раз Эдуард взял меня под руку, как девушку — быть может, даже как свою девушку. Девушку, которую намерен защищать. Я не разрешила бы никому подвергать себя опасности ради лжи, но знала, что если кто-то может управиться с Олафом, то это Эдуард. Кроме того, Эдуард был другом Олафа еще до нашего с ним знакомства, так что вроде бы по его вине Олаф на меня запал.

Сейчас Эдуард сделал это снова. Он обнял меня за плечи. Впервые. Это вряд ли подняло мою репутацию в глазах прочих копов, но меня они мало интересовали. Все, что мне сейчас было важно, — это чтобы этот человек убрал от меня руки. Прикосновение было совершенно невинным, но действие его на меня и на Олафа было настолько далеко от невинности насколько вообще бывает.

Эдуард положил руку мне на плечи — не столько обнимая, сколько обозначая свою территорию. Примерно как школьные звезды спорта любят приобнимать своих подруг-болельщиц. Тоже невинный жест, но при том — знак владения. Мое, не твое!

И очень это было непохоже на Эдуарда, но я в этот момент готова была стать чьей угодно, лишь бы это убрало от меня Олафа. Я отбивалась от воспоминания о нашем совместном убийстве, от которого у меня мороз пошел по коже на вегасской жаре.

Олаф обратил на Эдуарда всю тяжесть прикрытого очками взора, а потом отпустил меня — медленно. Шагнул назад.

Эдуард держал руку на моих плечах и смотрел на гиганта. Я стояла, пыталась подавить дрожь, но сдалась. И на воздухе таком жарком, что дышать больно, затряслась.

Олаф от этого снова улыбнулся, и у меня мелькнула мгновенная, но очень ясная мысль: когда-нибудь я его убью. Может быть, не сегодня или даже не в этот раз, но он переступит черту, и я его убью.

Эта мысль помогла успокоиться, прийти в себя. Помогла снова улыбнуться ему, но уже другой улыбкой. Он улыбался чертовски сексуально, а я — той неприятной улыбкой, от которой дрожали преступники по всей стране.

Олаф нахмурился — я улыбнулась шире.

Эдуард чуть стиснул мне плечи, потом отошел назад.