справлялись. Уровень воды поднимался, и при каждом наклоне корабля на его дне возникала большая волна, ударяя под самый палубный настил, переворачивая и смывая людей, калеча их, ударяя досками и бревнами в борта, которые отвечали странным гулом и треском.

«Зефир» под её тяжестью кренился все больше и все тяжелее вставал, зарывался носом, трепетал, как большая птица, попавшая в сети, и вдруг, когда волна переливалась с шумом и бульканьем на другой борт, наклонялся на противоположную сторону, чтобы вновь беспомощно осесть, как перегруженная повозка, одно колесо которой попало в глубокую выбоину на разбитой дороге.

Мартен не мог больше этого выносить. Муки корабля пробирали его насквозь. Он ощущал их всеми нервами, словно это не штаги и ванты «Зефира», а живые волокна его собственных мышц и сухожилий рвались в страшных муках.

Ян оглянулся на фрегат. Тот взрывал широкую борозду на сверкавшей под солнцем поверхности моря, идя вполветра меньше чем в трех милях слева и чуть позади «Зефира». На таком расстоянии он теперь и держался, словно на невидимом длинном буксире.

Правее из-за горизонта выныривали все новые паруса и мачты с развевающимися на ветру золотисто- красными флагами Испании.

Мартен велел перебросить реи на противоположный галс и править так, чтобы «Зефир» — все ещё опережая фрегат — как можно скорее подрезал его с носа. В результате он получил ещё более выгодный ветер, почти фордевинд, что давало дополнительный ход, и прежде всего позволяло разгрузить левый борт и уменьшить течь.

Капитан фрегата, видимо уверенный в мощи и дальности огня своих тяжелых орудий, на маневр «Зефира» не отреагировал. Теперь оба корабля шли пересекающимися курсами. Там, где эти курсы пересекутся, должна была произойти решающая стычка, потому что тогда расстояние между фрегатом и корсаром даже в самых благоприятных для Мартена обстоятельствах не могло превысить трех четвертей мили.

Так случилось, что прежде чем прозвучали первые выстрелы, Мартен, а потом и его команда, собравшаяся на палубе «Зефира», могли собственными глазами убедиться, какая судьба постигла Гаспара Лику и нескольких матросов с «Ля Бель». Те были подвешены за руки на штагах фокмачты, мерно колышась над самым бушпритом, и на их обезображенных и окровавленных телах даже издалека заметны стали следы ужасных пыток,

Они были ещё живы. Лику выкрикивал что-то вроде «жги» или «пали», а молодой светловолосый парень, висевший выше, напрасно силился достать пальцами ног хоть какой-то поперечный линь, чтобы опереться на него и облегчить муки рук и плеч.

Грабинский закусил губу и отвернулся. Он не хуже этих несчастных знал, что единственное, что Мартен может для них сделать — это ускорить их смерть. У них не было никаких заблуждений, и наверно потому Гаспар торопил Мартена с открытием огня.

Когда первые выстрелы мушкетеров и аркебузеров «Зефира» положили конец их мучениям, точно нацеленное двенадцатифунтовое ядро из четвертькартауна перебило верхнюю марсарею, которая с грохотом рухнула на палубу, срывая по пути штаги.

Испанские пушки и картечницы ответили почти одновременно, снеся несколько человек и дырявя паруса, однако большинство бомб и картечи пролетели мимо, не вызвав повреждений. Зато залп Томаша Поцехи, произведенный всем левым бортом, причинил такое опустошение парусам фрегата, что на гротмачте не осталось даже куска парусины, а большой передний парус повис как пустой мешок, выпуская ветер из распоротого брюха. Несколько последующих выстрелов с обоих сторон ещё достигли цели, пробивая стены надстроек или откалывая щепу с палуб и бортов, но ни один из них не лишил хода ни «Зефир», ни фрегат, поскольку расстояние между кораблями росло теперь с каждой секундой, уменьшая убойную силу ядер.

Вскоре фрегат отказался наконец от дальнейшей погони. Корсар удалялся с попутным ветром, а на испанском корабле паруса и реи были в столь плачевном состоянии, что едва могли удержать его на курсе. Нужно было заменить их или ремонтировать, и как можно скорее, чтобы сведения, добытые от пленников, вовремя дошли до его сиятельства адмирала Торреса.

Дурные предчувствия, посетившие Мартена перед началом артиллерийской дуэли с испанским фрегатом и напомнившие о поражении, понесенном когда-то в Карибском море и Мексиканском заливе, полностью оправдались. У испанцев на этот раз было более чем достаточно кораблей для охраны Золотого флота. Эскадры Торреса, освободившиеся после отмены блокады западного побережья Франции в результате заключенного в Вервье мира, вышли навстречу конвою и в районе Азорских островов сконцентрировалась почти половина всего военного флота Филипа II. Когда его командующий получил рапорт одного из капитанов о стычке с двумя кораблями у берегов Санта Марии, и узнал, что пираты якобы оставались на французской службе, оскорбленное чувство справедливости и рыцарская честь восстали в нем во весь голос. Несчастный капитан вместо ожидаемых похвал и награды получил крепкую взбучку за то, что допустил взрыв погребов и затопление «Ля Бель», и заодно за смерть пленников, тела которых легкомысленно выбросил за борт. Сразу после этого флотилия, состоявшая из десяти самых быстроходных фрегатов, кинулась в погоню за «Зефиром», и Торрес приказал её командиру не показываться ему на глаза без этого бесстыдного корсара в оковах и без его проклятого корабля — на буксире.

Командиром этим был Бласко де Рамирес. Услышав имя Яна Мартена, он побледнел от ярости и заскрипел зубами так громко, что адмирал удивленно уставился на него.

— Какого черта! — рявкнул он. — Вам не нравится это дело?

— Раны Христовы, — пробормотал командор, с трудом переводя дыхание. — Клянусь ранами Христовыми, ничего в жизни я не хочу так, как этого!

И вновь судьба отвернулась от Мартена. Рамирес преследовал его со мстительностью и упорством бешеного буйвола. Ему вдруг подвернулась возможность, о которой он мечтал с той минуты, когда побежденный и опозоренный покидал палубу «Зефира» на глазах своей собственной невесты, которая выбрала этого мужлана! В ушах его все ещё звучали издевательские слова соперника:»— Не буду больше преследовать тебя, если не попадешься на пути. Но если ещё когда-нибудь попробуешь меня предательски убить, я попросту велю тебя повесить и отрежу другое ухо.»

Он машинально коснулся места на правом виске, где осталось позорное клеймо от удара рапирой.

« — Теперь я тебе отрежу уши, — подумал Бласко. — И отплачу за все.»

Действительно, имея столь подавляющее преимущество, он мог это сделать и лез из кожи вон, чтобы выполнить полученный приказ. Выследил Мартена у южных берегов острова Файял, затем пытался перехватить между Сан Жоржи и Грациозой, правда неудачно. Однако он добился, что Мартену пришлось оставить всякую мысль попасть кратчайшим путем в какой-нибудь французский порт и решиться обогнуть Азоры с запада, чтобы, описав большую дугу к северу, держаться подальше от маршрута Золотого флота.

Но и там ему не давали покоя. Фрегаты Рамиреса продолжали его преследовать день за днем и ночь за ночью. «Зефир» протекал, люди у помп выбивались из сил, недоставало питьевой воды, а небывалая жара и длительные штили словно сговорились против измученного экипажа.

Только двадцать четвертого июля Мартен увидел зеленые берега Олерона, наутро же, через шестьдесят восемь дней после выхода из Ла-Рошели, привел свой искалеченный корабль в порт, минуя стоявший на якоре «Виктуар», с которого не донеслось ни одного приветственного выкрика.

Возвращение было отнюдь не триумфальным, и могло показаться, что никто не ожидает капитана и экипаж корсарского корабля, как это бывало обычно, когда они возвращались с богатой добычей. Портовые трактиры, харчевни и винные погреба заполнялись тогда зваными и незваными гостями, приятелями, знакомыми и знакомыми знакомых, случайными авантюристами и просто зеваками. Все, кто мог, спешили в порт, чтобы выпить и до отвала нажраться за счет удачливых корсаров, а на мускулистых плечах каждого матроса висело по паре девиц. На этот раз только шестивесельная шлюпка военно-морского коменданта вышла навстречу «Зефиру», и её рулевой, указав лоцману место для швартовки у причала в глубине порта, заявил, что капитану следует немедленно прибыть к командующему флотом.

Мартен, измученный и хмурый, сошел на берег, оставив на Грабинского и Томаша Поцеху надзор за уборкой парусов и надлежащим закреплением швартовов. Вначале он намеревался где-нибудь перекусить и