Все три женщины обернулись и с нескрываемым раздражением и неприязнью посмотрели на Монтэга.

– Как вы думаете, когда начнется война? – спросил Монтэг. – Я вижу, ваших мужей сегодня нет с вами.

– О, они то приходят, то уходят, – сказала миссис Фелпс. – То приходят, то уходят, себе места не находят… Пита вчера призвали. Он вернется на будущей неделе. Так ему сказали. Короткая война. Через сорок восемь часов все будут дома. Так сказали в армии. Короткая война. Пита призвали вчера и сказали, что через неделю он будет дома. Короткая…

Три женщины беспокойно ерзали на стульях, нервно поглядывая на пустые грязно-серые стены.

– Я не беспокоюсь, – сказала миссис Фелпс. – Пусть Пит беспокоится, – хихикнула она. – Пусть себе Пит беспокоится. А я и не подумаю. Я ничуть не тревожусь.

– Да, да, – подхватила Милли. – Пусть себе Пит тревожится.

– Убивают всегда чужих мужей. Так говорят.

– Да, я тоже слышала. Не знаю ни одного человека, погибшего на войне. Погибают как-нибудь иначе. Например, бросаются с высоких зданий. Это бывает. Как муж Глории на прошлой неделе. Это да. Но на войне? Нет.

– На войне – нет, – согласилась миссис Фелпс. – Во всяком случае, мы с Питом всегда говорили: никаких слез и прочих сантиментов. Это мой третий брак, у Пита тоже третий, и мы оба совершенно независимы. Надо быть независимым – так мы всегда считали. Пит сказал, если его убьют, чтобы я не плакала, а скорей бы выходила замуж – и дело с концом.

– Кстати! – воскликнула Милдред. – Вы видели вчера на стенах пятиминутный роман Клары Доув? Это про то, как она…

Монтэг молча разглядывал лица женщин, так когда-то он разглядывал изображения святых в какой-то церквушке чужого вероисповедания, в которую случайно забрел ребенком. Эмалевые лики этих странных существ остались чужды и непонятны ему, хоть он и пробовал обращаться к ним в молитве и долго простоял в церкви, стараясь проникнуться чужой верой, поглубже вдохнуть в себя запах ладана и какой-то особой, присущей только этому месту пыли. Ему думалось: если эти запахи наполнят его легкие, проникнут в его кровь, тогда, быть может, его тронут, станут понятнее эти раскрашенные фигурки с фарфоровыми глазами и яркими, как рубин, губами. Но ничего не получилось, ничего! Все равно как если бы он зашел в лавку, где в обращении была другая валюта, так что он ничего не мог купить на свои деньги. Он остался холоден, Даже когда потрогал святых – просто дерево, глина. Так чувствовал он себя и сейчас, в своей собственной гостиной, глядя на трех женщин, нервно ерзавших на стульях. Они курили, пускали в воздух клубы дыма, поправляли свои яркие волосы, разглядывали свои ногти – огненно-красные, словно воспламенившиеся от пристального взгляда Монтэга. Тишина угнетала женщин, в их лицах была тоска. Когда Монтэг проглотил наконец недоеденный кусок, женщины невольно подались вперед. Они настороженно прислушивались к его лихорадочному дыханию Три пустые стены гостиной были похожи теперь на бледные лбы спящих великанов, погруженных в тяжкий сон без сновидений. Монтэгу чудилось – если коснуться великаньих лбов, на пальцах останется след соленого пота. И чем дальше, тем явственнее выступала испарина на этих мертвых лбах, тем напряженнее молчание, тем ощутимее трепет в воздухе и в теле этих сгорающих от нетерпения женщин. Казалось, еще минута – и они, громко зашипев, взорвутся.

Губы Монтэга шевельнулись:

– Давайте поговорим.

Женщины вздрогнули и уставились на него.

– Как ваши дети, миссис Фелпс? – спросил Монтэг.

– Вы прекрасно знаете, что у меня нет детей! Да и кто в наше время, будучи в здравом уме, захочет иметь детей? – воскликнула миссис Фелпс, не понимая, почему так раздражает ее этот человек.

– Нет, тут я с вами не согласна, – промолвила миссис Бауэлс. – У меня двое. Мне, разумеется, оба раза делали кесарево сечение. Не терпеть же мне родовые муки из-за какого-то там ребенка? Но, с другой стороны, люди должны размножаться. Мы обязаны продолжать человеческий род. Кроме того, дети иногда бывают похожи на родителей, а это очень забавно. Ну, что ж, два кесаревых сечения – и проблема решена. Да, сэр. Мой врач говорил – кесарево не обязательно, вы нормально сложены, можете рожать, но я настояла.

– И все-таки дети – это ужасная обуза. Вы проста сумасшедшая, что вздумали их заводить! – воскликнула миссис Фелпс.

– Да нет, не так уж плохо. Девять дней из десяти они проводят в школе. Мне с ними приходится бывать только три дня в месяц, когда они дома. Но и это ничего. Я их загоняю в гостиную, включаю стены – и все. Как при стирке белья. Вы закладываете белье в машину и захлопываете крышку. – Миссис Бауэлс хихикнула. – А нежностей у нас никаких не полагается. Им и в голову не приходит меня поцеловать. Скорее уж дадут пинка. Слава богу, я еще могу ответить им тем же.

Женщины громко расхохотались.

Милдред с минуту сидела молча, но видя, что Монтэг не уходит, захлопала в ладоши и воскликнула:

– Давайте доставим удовольствие Гаю и поговорим о политике.

– Ну что ж, прекрасно, – сказала миссис Бауэлс. – На прошлых выборах я голосовала, как и все. Конечно, за Нобля. Я нахожу, что он один из самых приятных мужчин, когда-либо избиравшихся в президенты.

– О да. А помните того, другого, которого выставили против Нобля?

– Да уж хорош был, нечего сказать! Маленький, невзрачный, и выбрит кое-как, и причесан плохо.

– И что это оппозиции пришло в голову выставить его кандидатуру? Разве можно выставлять такого коротышку против человека высокого роста? Вдобавок он мямлил. Я почти ничего не расслышала из того, что он говорил. А что расслышала, того не поняла.

– Кроме того, он толстяк и даже не старался скрыть это одеждой. Чему же удивляться! Конечно, большинство голосовало за Уинстона Нобля. Даже их имена сыграли тут роль. Сравните: Уинстон Нобль и Хьюберт Хауг – и ответ вам сразу станет ясен.

– Черт! – воскликнул Монтэг. – Да ведь вы же ничего о них не знаете – ни о том, ни о другом!

– Ну как же не знаем. Мы их видели на стенах вот этой самой гостиной! Всего полгода назад. Один все время ковырял в носу. Ужас что такое! Смотреть было противно.

– И по-вашему, мистер Монтэг, мы должны были голосовать за такого человека? – воскликнула миссис Фелпс.

Милдред засияла улыбкой:

– Гай, пожалуйста, не зли нас! Отойди от двери! Но Монтэг уже исчез, через минуту он вернулся с книгой в руках. – Гай!

– К черту все! К черту! К черту!

– Что это? Неужели книга? А мне казалось, что специальное обучение все теперь проводится с помощью кинофильмов. – Миссис Фелпс удивленно заморгала глазами. – Вы изучаете теорию пожарного дела?

– Какая там к черту теория! – ответил Монтэг. – Это стихи.

– Монтэг! – прозвучал у него в ушах предостерегающий шепот Фабера.

– Оставьте меня в покое! – Монтэг чувствовал, что его словно затягивает в какой-то стремительный гудящий и звенящий водоворот.

– Монтэг, держите себя в руках! Не смейте…

– Вы слышали их? Слышали, что эти чудовища лопотали тут о других таких же чудовищах? Господи! Что только они говорят о людях! О собственных детях, о самих себе, о своих мужьях, о войне!.. Будь они прокляты! Я слушал и не верил своим ушам.

– Позвольте! Я ни слова не сказала о войне! – воскликнула миссис Фелпс.

– Стихи! Терпеть не могу стихов, – сказала миссис Бауэлс.

– А вы их когда-нибудь слышали?