Утром у него начался озноб, потом жар.

– Ты болен? – спросила Милдред. – Не может быть! Он прикрыл веками воспаленные глаза.

– Да, болен.

– Но еще вчера вечером ты был совершенно здоров!

– Нет, я и вчера уже был болен. – Он слышал, как в гостиной вопили «родственники».

Милдред стояла у его постели, с любопытством разглядывая его. Не открывая глаз, он видел ее всю – сожженные химическими составами, ломкие, как солома, волосы, глаза с тусклым блеском, словно на них были невидимые бельма, накрашенный капризный рот, худое от постоянной диеты, сухощавое, как у кузнечика, тело, белая, как сало, кожа. Сколько он помнил, она всегда была такой.

– Дай мне воды и таблетку аспирина.

– Тебе пора вставать, – сказала она. – Уже полдень. Ты проспал лишних пять часов.

– Пожалуйста, выключи гостиную.

– Но там сейчас «родственники»!

– Можешь ты уважить просьбу больного человека?

– Хорошо, я уменьшу звук.

Она вышла, но тотчас вернулась, ничего не сделав.

– Так лучше?

– Благодарю.

– Это моя любимая программа, – сказала она.

– Где же аспирин?

– Ты раньше никогда не болел. – Она опять вышла.

– Да, раньше не болел. А теперь болен. Я не пойду сегодня на работу. Позвони Битти.

– Ты ночью был какой-то странный. – Она подошла к его постели, тихонько напевая.

– Где же аспирин? – повторил Монтэг, глядя на протянутый ему стакан с водой

– Ах! – она снова ушла в ванную. – Что-нибудь вчера случилось?

– Пожар. Больше ничего.

– А я очень хорошо провела вечер, – донесся ее голос из ванной.

– Что же ты делала?

– Смотрела передачу.

– Что передавали?

– Программу.

– Какую?

– Очень хорошую.

– Кто играл?

– Да, ну там вообще – вся труппа.

– Вся труппа, вся труппа, вся труппа… – Он нажал пальцами на ноющие глаза. И вдруг бог весть откуда повеявший запах керосина вызвал у него неудержимую рвоту.

Продолжая напевать, Милдред вошла в комнату.

– Что ты делаешь? – удивленно воскликнула она. Он в смятении посмотрел на пол.

– Вчера мы вместе с книгами сожгли женщину…

– Хорошо, что ковер можно мыть.

Она принесла тряпку и стала подтирать пол.

– А я вчера была у Элен.

– Разве нельзя смотреть спектакль дома?

– Конечно, можно. Но приятно иногда пойти в гости.

Она вышла в гостиную. Он слышал, как она поет.

– Милдред! – позвал он.

Она вернулась, напевая и легонько прищелкивая в такт пальцами.

– Тебе не хочется узнать, что у нас было прошлой ночью? – спросил он.

– А что такое?

– Мы сожгли добрую тысячу книг. Мы сожгли женщину.

– Ну и что же?

Гостиная сотрясалась от рева.

– Мы сожгли Данте, и Свифта, и Марка Аврелия…

– Он был европеец?

– Кажется, да.

– Радикал?

– Я никогда не читал его.

– Ну ясно, радикал. – Милдред неохотно взялась за телефонную трубку. – Ты хочешь, чтобы я позвонила брандмейстеру Битти? А почему не ты сам?

– Я сказал, позвони!

– Не кричи на меня!

– Я не кричу. – Он приподнялся и сел на постели, весь красный, дрожа от ярости.

Гостиная грохотала в жарком воздухе.

– Я не могу сам позвонить. Не могу сказать ему, что я болен.

– Почему?

«Потому что боюсь, – подумал он. – Притворяюсь больным, как ребенок, и боюсь позвонить потому, что знаю, чем кончится этот короткий телефонный разговор: „Да, брандмейстер, мне уже лучше. Да, в десять буду на работе“».

– Ты вовсе не болен, – сказала Милдред. Монтэг откинулся на постели. Сунул руку под подушку. Книга была там.

– Милдред, что ты скажешь, если я на время брошу работу?

– Как? Ты хочешь все бросить? После стольких лет работы? Только из-за того, что какая-то женщина со своими книгами…

– Если бы ты ее видела, Милли…

– Мне до нее нет дела. Не держала бы у себя книги! Сама виновата! Надо было раньше думать! Ненавижу ее. Она совсем сбила тебя с толку, и не успеем мы оглянуться, как окажемся на улице, – ни крыши над головой, ни работы, ничего!

– Ты не была там, ты не видела, – сказал Монтэг. – Есть, должно быть, что-то в этих книгах, чего мы даже себе не представляем, если эта женщина отказалась уйти из горящего дома. Должно быть, есть! Человек не пойдет на смерть так, ни с того ни с сего.

– Просто она была ненормальная.

– Нет, она была нормальная. Как ты или я. А может быть, даже нормальнее нас с тобой. И мы ее сожгли.

– Это все пройдет и забудется.

– Нет, это не пройдет и не забудется. Ты когда-нибудь видела дом после пожара? Он тлеет несколько дней. А этот пожар мне не потушить до конца моей жизни. Господи! Я старался потушить его в своей памяти. Всю ночь мучился. Чуть с ума не сошел.

– Об этом надо было думать раньше, до того, как ты стал пожарным.

– Думать! – воскликнул он. – Да разве у меня был выбор? Мой дед и мой отец были пожарными. Я