стать наследниками огромного состояния. Только они носили роскошные дорогие одежды, учились в гимназии, брали уроки иностранных языков, ездили на мессы в костеле в карете. Генрих и мечтать не мог ни о чем подобном.

Ел и спал он с прислугой, чистил обувь своим двоюродным братьям, бегал на посылках. Сам научился читать, писать и считать. Познания свои добывал обрывками из подслушанных разговоров, украдкой перелистанных тетрадей и книг, от своих счастливых ровесников, посещавших монастырские школы, с которыми поддерживал деловые отношения, поставляя им сласти и лакомства, купленные на Длинном Рынке, и наконец в порту, где с весны до поздней осени кипела жизнь.

Там он себя чувствовал лучше всего. Мог бы с завязанными глазами найти любой склад пшеницы и ржи, показать чужеземцу, где он может продать ячмень, овес и просо, где хранятся огромные штабели древесины-балок, досок, брусьев, бревен березовых, сосновых и еловых, груды обручей и дубовых клепок; где длинными стройными рядами стоят бочки со смолой и дегтем.

Знал по имени всех знатнейших купцов гданьских и знал, куда направляются их тяжелые повозки, груженые английским и голландским сукном, итальянскими шелками и бархатом, бочонками французских и португальских вин, ящиками нидерландского фарфора, коробками и плетеными корзинками с фигами, лимонами, апельсинами и пряностями.

Шатался по пристаням, где выгружали сельдь из Норвегии, железо из Швеции, соль из Франции; крутился по мостам и рынкам, встревал в разговоры с моряками из Мекленбурга, Эльзаса, Фризии, Шотландии и Англии, показывал им кабаки, завязывал контакты с маклерами и переводчиками, предлагал свое посредничество чужеземным купцам и польским шляхтичам, приглядывался и прислушивался к заключаемым сделкам, знакомился с пробами товаров, с их ценами, с накладными, векселями и договорами.

Порой получал какие-то гроши или кружку пива за свои услуги, только чаще при упоминании о плате награждали его пинками и руганью. Но он не отчаивался.

В августе, от святого Доминика до святой Елены, а часто и дольше-до святого Георгия-недели две-три бывала в Гданьске большая ежегодная ярмарка. В порту собиралось свыше четырехсот чужеземных судов и неисчислимое множество барок, шкутеров, когг, плотов, сплавляемых Вислой, в город сотнями и тысячами съезжалась шляхта, а за их каретами тянулись целые обозы подвод и возов.

В устьи Мотлавы от рассвета до захода солнца бдили стражники Зигфрида Ведеке, члена сената и распорядителя делами в порту. Длинный деревянный барьер, замыкавший вход, раз за разом поднимался, чтобы пропустить судно, шкипер, внесший сбор, возвращался из Таможенной палаты на его борт, принимал лоцмана и судно медленно двигалось по фарватеру, чтобы отшвартоваться у пристани, на месте разгрузки.

Ладьи и ложки, плоскодонки и пузатые комеги подходили к парсам, грузчики сгибались под тяжестью товаров, вкатывали с берега по трапам и помостам бочки с провиантом для команды, опускали на канатах и блоках ящики, мешки, тюки, складывая их на телеги, метались туда и обратно, с берега на палубу и с палубы на берег, копошились как муравьи, обливаясь потом, в грязи и пыли. А поблизости, на мостах, у проемов улиц, сбегавших к реке, и на площадях поджидали бочары и столяры, не имевшие своих мастерских и кормившиеся случайными заработками. Латали ящики, набивали обручи на разбитые бочки, зашивали рваные тюки. В толпе крутились маклеры, посредники, оценщики, толмачи, ростовщики и менялы, спекулянты, жулики, воры и скупщики краденого. Разноязыкий говор, крик, скрип талей, скрежет блоков, грохот телег, стук ремесленников смешивались с стуком топоров и звоном пил, доносившимся с Ластадии, где строились новые суда, и с Брабанции, где занимались их ремонтом.

Обороты торговли зерном, древесиной, смолой, дегтем, льном, воском, медом и соленым мясом-с одной стороны, и вином, шелками, коврами, сукном, оливковым маслом и фруктами с другой-достигали головокружительных сумм. Потом суда, груженые плодами земли польской выходили в Балтику и плыли к своим родным портам, а шляхта шумно и гордо разъезжалась по усадьбам, увозя с собой заморские деликатесы, гданьскую мебель и дорогие ткани.

В Гданьске оставалось золото: флорины, фунты, гинеи и эскудо, червоные злотые и дукаты. Гданьск богател. Местные патриции строили все более великолепные дома, покупали поместья и летние резиденции, возводили костелы, украшали свой Двор Артуса словно королевский дворец. На улицах Господской, Долгой, Броварницкой, Огарской, на Длинном рынке, над темными водами ленивой Мотлавы и над быстрой пенистой Радунью все быстрее вырастали прекрасные каменные дома с треугольными фронтонами, украшенными по бокам каменными цветами, гирляндами, башнями, шпилями, резьбой и статуями. Кованые железные решетки и баллюстрады окружали террасы со столами и скамьями, где богатые хозяева любили вечерком отдохнуть за бокалом меда, пива или вина.

Знаменитый архитектор Ян Брандт сооружал крупнейший и роскошнейший в Польше Мариацкий костел с высокой башней, на которой повесил шесть колоколов. Одновременно возводились три других святыни: Святых Петра и Павла, Святого Яна и Святой Троицы, и восстанавливали костелы Святого Бартоломео и святой Барбары. На ратуше на вершину высокой башни с позолоченным куполом поместили золоченую статую короля Зигмунта Августа, а внутри резиденция городских властей все богаче украшалась скульптурами, живописью и изделиями лучших европейских мастеров.

Гданьск богател, но Генрих Шульц все ещё оставался бедняком. И притом он знал, что добыть богатство для человека столь бедного, как он, почти невозможно. Бедняки обитали в старых полуразвалюхах, гнездились целыми семействами в истлевших сараях по предместьям, тяжело работали, голодали и почти никогда им не удавалось переломить свою судьбу. Кто родился бедняком, так и умирал в бедности от недолгой тяжкой жизни. Чтобы начать зарабатывать, нужно было для начала что-то иметь. А у Генриха Шульца не было ничего.

“ — Если бы попасть на корабль, — думал он, — тогда может что-нибудь и выйдет. Зарабатывал бы девять прусских марок в год. Восемь месяцев в году-на казенных харчах. Мог бы перевозить бесплатно до полулашта товара для себя. А позднее, став боцманом, зарабатывал бы целых восемнадцать марок и мог перевозить целый лашт товара! Да, попасть бы на корабль, наверняка чего-нибудь бы в жизни добился!..”

Кроме торговых судов в Мотлаву часто входили каперские корабли, чаще всего трехмачтовые холки, водоизмещением от ста двадцати пяти до ста пятидесяти лаштов, или маленькие крайеры с экипажем всего в шесть-восемь человек. Но Генрих вскоре узнал, что даже самые малые из них приносили судовладельцам доходы куда выше, чем от торговых операций. Узнал он также, что экипаж участвует в дележе добычи, и эта новость направила теперь все его мечты на каперские корабли.

“ — Если бы мне повезло, — думал он, — стал бы капером. Сам продавал бы свою долю добычи. Через несколько лет накопил бы столько, что мог бы открыть небольшую маклерскую контору. И тогда скупал бы добычу других каперов и снабжал бы их корабли…”

Путь Генриха к этой цели вел не через порт и не непосредственно через протекцию дяди, хотя Готлиб Шульц в то время был совладельцем стадвадцатилаштового когга “Черный гриф”.

Генриху этот корабль не нравился. Это был старый неуклюжий одномачтовый торговый корабль с коньковой обшивкой, плоским дном, с высокими надстройками на носу и корме, вооруженный несколькими шестифунтовыми пушками и двумя мортирами. Его скорость никогда не превосходила пяти узлов, а любой шторм грозил катастрофой.

Пока “Черным грифом” командовал Миколай Куна, один из лучших каперов на Балтике, корабль зарабатывал на свое содержание и даже приносил владельцам кое-какую прибыль. Но два года назад шкипер разорвал договор, а вместе с ним корабль покинуло и большинство экипажа. Новый капитан, Ян из Грабин, не имел такого опыта, как предыдущий; это было его первый командирский пост. Потому приличная добыча редко теперь попадала в руки экипажа, Готлиб Шульц собрался выйти из дела и ждал только подходящего момента, чтоб повыгоднее забрать свой пай.

Генрих присмотрел себе другой корабль. Красивый новый корабль, построенный в Эльбинге и спущенный на воду в 1570 году. Корабль, хозяевами которого были всего двое: его строитель, Винцентий Скора, и зять последнего Миколай Куна.

Корабль этот назывался “Зефир”.

Но попасть в экипаж “Зефира” было нелегко. Даже юнгами туда брали юношей, уже знакомых с морским ремеслом-людей ловких, сильных, отважных, сыновей и внуков моряков. Служить на “Зефире” было