внутрь. Дым душил, резал глаза. Но ему было не до того. Огня там ещё не было. Он должен успеть…

Наугад нащупывая путь, спотыкался о подвешенные на цепях жерди, падал, вставал и снова пер вперед. Слышал над собой треск и гул огня, и желудок поджимало под самое сердце.

Потом ему показалось, что в дыму он окончательно заблудился, и отчаяние охватило его. Но тут налетел на лестницу, ведшую на сеновал, и сориентировался, что двигается в верном направлении. Еще десяток шагов…

И тут что-то тяжело рухнуло ему на плечи, сбив с ног. Перси решил, что это обгоревшая балка с потолка, и что у него наверняка перебит хребет. Но предмет, который придавил его, был мягким. Вроде снопа соломы, только гораздо тяжелее. И к тому же двигался…

Кое-как продрав глаза, Перси чуть не вывернул шею, чтобы удостовериться, что там. В клубах дыма маячила какая-то белая закопченная фигура, по которой ползали тлеющие искорки. Он почувствовал, как чьи-то руки сжимают его горло и царапают щеки.

“ — Дьявол!» — решил он, и волосы встали дыбом.

Заорав нечеловеческим голосом, Перси рванулся, попытался встать. Но напрасно: сатана или может быть оборотень не разжал своих судорожных объятий.

Следующих пять минут были самыми ужасными в жизни Перси.

Над дальней частью конюшни рухнула крыша, и ясли, деревянные перегородки и кормушки с сеном моментально занялись от разлетевшихся углей. Огонь стеной шел на него, шипя и потрескивая, дым стал густым и обжигающим, а безжалостный злодей все сжимал горло.

Перси не мог даже глотнуть воздуха. Лежал в пылающей конюшне, в клубах дыма и огня, и задыхался. Задыхался от дыма и от рук оборотня! Ужас лишил его последних сил…

Но инстинкт заставил биться за жизнь до конца. Поджав ноги, он встал на четвереньки и пополз к выходу, с натугой волоча за собой тяжесть, повисшую на шее и плечах.

Это была схватка — бесконечная схватка — со смертью. В довершение всего — схватка с препятствиями, вначале в виде огромной лестницы, за которую он зацепился и которая тут же с грохотом рухнула на землю, перегородив дорогу, а потомиз-за захлопнутых тягой дверей.

Полуживой, он добрался до них, но никак не мог открыть. Лишь лупил в них кулаком, привалившись к высокому порогу, который казался ему непреодолимым препятствием. Наконец, исчерпав все силы, сдался. Но как раз тогда двери вдруг распахнулись сами — внутрь, а не наружу, как пытался открыть их он. Успев ещё перевалиться через порог, он почувствовал, как множество рук хватают его и вытаскивают из огня вместе с ношей.

Славн не потерял сознания и во всяком случае сохранил ясность мыслей, чтобы уловить смысл восторженных криков, которыми приветствовали возвращение его из геенны огненной: он совершил подвиг, вынеся из пламени пожара на собственных плечах губернатора, который прятался на сеновале.

Выяснив, что он не ранен и даже не обгорел, Перси быстро освоился с этой неожиданной новостью. Приняв надлежащий вид, ухватил Херреру за обрывки обгоревшей ночной сорочки и в сопровождении свидетелей своей небывалой отваги доставил его к Мартену.

Конюшню в гасиенде Винцента Херреры подожгли не только для того, чтобы осветить окрестности; вместе с тем это был условленный сигнал к атаке для Уайта и Бельмона, ожидавших в районе порта на другом конце города.

Уайт во главе своих англичан без особого труда захватил порт, ратушу и городские склады, но Бельмон, атаковавший казармы и арсенал, встретил сильный отпор. Гарнизон, хотя и сократившийся до трех рот и лишенный артиллерии, тем не менее толково защищался, осыпая из-за высоких стен наступавших корсаров градом пуль из мушкетов. Томаш Поцеха, который стал теперь главным боцманом “Торо”, дважды прорывался к воротам во главе индейцев-пушкарей, и дважды вынужден был отступить, не успев заложить взрывчатку. Только на третий раз, ценой немалых потерь, удалось ему закрепить на петлях кованых ворот два бочонка пороха и поджечь фитили.

Но когда шевалье де Бельмон с обнаженной шпагой ринулся в пролом, увлекая за собой весь отряд, испанцы отступили в казармы и продолжали обороняться, стреляя из окон.

Бельмон убедился, что не располагает силами, чтобы здесь справиться. Большую часть людей ему пришлось оставить в ранее захваченном арсенале, да ещё в порту — на охране корабельных шлюпок, а позиция у осажденных была куда лучше, чем у него. Самолюбие ему не позволяло обращаться за помощью к Уайту, хотя ясно было, что рано или поздно так придется сделать, если тем временем не подтянется Мартен.

Чтобы даром не терять людей, он решил вернуться под защиту стен. Знал, что этот отход может спровоцировать испанских пехотинцев на контратаку, но как бы там ни было, выиграл немного времени, мог дать людям передохнуть и перегруппировать силы.

Погнал Поцеху в арсенал, приказав забрать оттуда половину оставленных людей и доставить два легких фальконета. Еще ему пришло в голову, что в арсенале наверняка есть и мортиры, из которых можно бы обстреливать казармы, стреляя навесом через крыши, но некому было доверить столь сложное задание; не слишком опытные артиллеристы не сумели бы наладить прицельный огонь.

Наконец, воспользовавшись тем, что осажденные никаких попыток вылазки не предпринимали, шевалье велел поджечь несколько домов, чтобы показать Мартену, где они.

Это помогло. Мартен, захватив губернатора, с легкостью добился от него капитуляции города и гарнизона, а поскольку Мануэль Рубио не успел-таки повесить Луиса, то несчастному секретарю предстояло теперь сыграть роль парламентера.

Его развязали, позволили умыться и переодеться, после чего Мартен велел усадить его в повозку рядом со стонущим Херрерой и двинулся во главе небольшого обоза через город.

Начавшийся пожар тут же привлек его внимание и весь отряд направился туда.

Прибыв на место и выслушав доклад Бельмона, Мартен похвалил его за рассудительность. Луису сунули в одну руку фонарь, в другую — письмо коррехидора Вера Крус коменданту гарнизона и белый флаг, и протолкнули его через разрушенные ворота внутрь.

Майор, командовавший тремя осажденными ротами, оказался достаточно хладнокровен, чтобы не пристрелить умиравшего от страха посланца, и весьма недоверчив что до подписи Херреры, нацарапанной дрожащей рукой на документе. Потребовал полчаса на обдумывание условий капитуляции, но потом заявил, что окончательный ответ сможет дать только после личной беседы с губернатором.

С Мартена было довольно. Он велел установить доставленные тем временем из арсенала фальконеты на прямую наводку и открыть огонь по стене, окружавшей казармы и плац.

Стена оказалась ветхой, ядра, выпущенные в упор, выбили в ней изрядную дыру. Теперь орудия наведены были прямо на незащищенные окна. И когда вновь запалили фитили, из окон показались белые флаги. Гарнизон сдавался.

Наутро жителей Вера Крус согнали в соборы и заперли там под стражей, отобрав только молодых и сильных мужчин для погрузки серебра и кошенили с городских складов на корабли. Заодно забрали лучшие орудия, порох и ядра из арсенала. Потом начался грабеж лавок, частных домов и пьяные оргии, продолжавшиеся без перерыва два дня и две ночи.

Обезумевшие от насилия корсары вытаскивали из соборов женщин, оставляя мужчин, запертых там, без еды и питья. Они были во власти упоения дикой забавой, жалость, как и все людские чувства, окончательно покинули их сердца. Не щадили ничего и никого. Ни Уайт, ни Мартен не пытались их удерживать. Вера Крус походил на сплошной гигантский лупанарий, разрушаемый ордой безумных пьянчуг.

Чтобы положить конец этому безумию, по совету Шульца город подожгли со всех сторон одновременно. Пожар отрезвил победителей и привел их в чувство. Когда пришлось отступать перед огнем, Мартену удалось навести хоть какой-то порядок и освободить полуживых людей из соборов.

Время было уходить. Страшная весть о захвате и уничтожении города долетела до Орисабы и командиров отправившихся в экспедицию войск. Гарнизон форсированным маршем возвращался после усмирения индейского бунта, а половина военного флота, экскортировавшего суда с серебром и золотом, отделилась от конвоя и, огибая Юкатан, торопилась отрезать путь отхода в море.

На третий день под вечер, в последних лучах солнца, садившегося за величественные хребты Сьерра Мадре, на горизонте показалась целая стая белых парусов.

Их заметили как среди дымящихся пепелищ Вера Крус, так и с кораблей корсаров. Вздохам, стонам и