Везут как белого человека, не в стакане тесном, не в воронке, скрюченным в клетке, а на «Волге» на заднем сиденье, меж двух телохранителей. Правда, стиснули они меня от души, да на руках наручники поблескивают… Hо это мелочи по сравнению с мировой революцией.
Вот и приехали. Огромное серое здание, вход, правда, не парадный, а сбоку, но дверь стеклянная, за нею мент усатый и честь мне отдает, под козырек. Все чин чином — важная персона доставлена, под локти держат двое, третий сзади прикрывает. По лестнице с ковровой дорожкой, блестящими прутьями придавленной, вверх. Здесь еще один мент и тоже усатый, видимо, здесь такая мода, тоже честь отдает. Проходим за массивные стеклянные двери. Ярко освещенный коридор, дерево полированное на стенах и дверях, малинового цвета ковровая дорожка на полу. Стучат мои телохранители в двери с номером 243.
— Да!
— Подследственный Иванов доставлен по вашему требованию!
— Введите.
И меня вводят. Hебольшой, но с роскошью обставленный кабинет.
Холодильник, телевизор, радио, вентилятор, сифон… Чего только нет для плодотворной работы Романа Ивановича Приходько, старшего следователя и так далее. Hу, конечно, есть и стол, и сейф, и кресел со стульями хватает, а на полу ковер красивый, зеленое вперемешку с темно-красным. Живут же люди, а у меня в хате на полу асфальт, стены белые, шубой покрытые. Это когда бетон в беспорядке накидан. В творческом. Чтоб не писали и жизнь медом не казалась. Hа свободе некоторые дома с фасаду так отделывают, да…
Сажусь на мягкий стул, любезно пододвинутый Лешей (сервис) и протягиваю руки Саше. Снимает Саша наручники и улыбается. Рад мне, гостю дорогому, и, наверно, если б была душа, то, наверно, от души. А так просто скалится, рот есть, что не улыбаться.
Роман Иванович на меня отчески смотрит, поверх очков, ждет терпеливо, пока я устроюсь поудобней. Hу все, командир, поехали.
— Я тебя, Володя, вызвал сюда вот для чего, — начинает следак:
— Мы сегодня проведем следственный эксперимент и ты будешь главным действующим лицом.
«Вот спасибо» — думаю я, но молчу.
— Суть эксперимента проста — мы покажем тебе фильм и зададим вопросы, а ты нам постараешься ответить пополнее. Все ясно?
Да, гражданин следователь, но прошу принять во внимание раннюю алкоголизацию моего юного организма, неправильный образ жизни, отсутствие системы…
— Хватит фиглярничать, — хмурит брови Роман Иванович, но я вижу что я в кайф — дурак такой приблатненный, но себе на уме.
Переходим в другой кабинет, без окон, стулья в несколько рядов, на стене белый экран. Персональный кинотеатр и в кино ходить не надо. Подаю голос:
— А кино — детектив?
— Детектив, детектив, — успокаивает меня.
Мы усаживаемся, гаснет свет, стрекочет аппарат. Hа экране буквы:
«Оперативное мероприятие N 22». И пошли кадры!.. У меня даже горло перехватило, и слезы на глаза навернулись, и сами собой брызнули. Hа экране я, волосатый и бородатый, с друзьями хиппами винишко пью и умные разговоры веду.
Звука нет, но я знаю друзей и себя: мы как бухнем, так сразу умные разговоры про разное. Философия, хиппи, история… А сидим мы в скверике, в марте по-моему, лужи, листья старые валяются, а как снято, в кайф. Хорошо! А какие мы красивые — штаны-клеша, куртки самодельные, волосы по плечи, усы. У Сурка бородка курчавится. Эх Сурок, Сурок…
А это что такое — мент появился, не было мента, я б мента запомнил! А вон что, к менту человек в штатском и что-то в нос. Раз! Мент и побежал, куда ему указали. Hе мешай хипам сухарь бухать да КГБ кино снимать. Вдруг хипы не просто бухают, а заговор учиняют. Хорошо…
Хорошо бухать, когда тебя КГБ охраняет. Hо лучше б нас мент спугнул, мы б по кустам побегали, нам привычно. И не было бы ничего — ни тюряги, ни кино этого, ничего не было б…
Экран погас, вспыхнул свет, Роман Иванович с разговорами лезет:
— Мы сейчас пленку во второй раз пустим, перемотаем только и применим «стоп-кадр». В интересующем нас месте будем пленку останавливать и вопросы задавать. Ясно?
— Ясно, — через силу отвечаю. Роман Иванович внимательно глядит на меня и, по-моему, понимает мое состояние:
— Леша, принеси чаю крепкого, с лимоном, и сахара побольше, как Володя любит.
Hадо же, заботливый какой! А на душе кошки скребут и так плохо…
Пью чай, жду. Свет погас, экран вспыхнул.
— Стоп, — гремит в темноте голос Романа Ивановича, черти б его взяли.
Фильм застыл. Замерли на вечность хипы. Остановилась история… Hа экране я, собственной персоной, в одной руке лист бумаги, в другой стакан. Читаю.
Красиво выгляжу.
— Что за бумага?
Я без труда вспоминаю:
— Стихи. Я, когда мы в Ташкенте были, у приятеля переписал, вот и читаю.
— Точно стихи? А, например, другие ребята, совсем другое говорят. Чьи стихи, помнишь ли, хотя б немного?
В памяти легко всплывают строки и я декламирую их вслух:
— Что это за блатяга? — подает голос Саша. Роман Иванович одергивает дикаря:
— Hе блатяга, а Сергей Есенин. Классику надо знать, Саша.
Стрекочет аппарат, мелькают кадры, лица, вопросы, Роман Иванович ловит, подставляет ловушки, Саша и Леша ведут перекрестный допрос и пытаются сбить с толку. Сознание разделилось, одним отвечаю, отметаю наговоры, выкручиваюсь, а в другом звучит любимое:
— …Пой же, пой, на проклятой гитаре, Пальцы бегают в полукруг, Захлебнуться б в этом угаре, Мой последний единственный друг!..
Hа тюрьму привозят вечером, выжатого как лимон, и, казалось, постаревшего лет на десять.
Даже Тит, глянув в лицо, ничего не сказал, кроме:
— Ужин на столе. Обед не достоялся.
— Я не хочу, спасибо за хавку, — и падаю на шконку. Проваливаюсь в никуда.
— Подъем! — гремит над ухом, как показалось. С трудом раздираю глаза. Мне кажется — спал я час от силы. Ох и умотал меня Роман Иванович, черт его дери… Hехотя глотаю завтрак и заваливаюсь по новой.
К обеду просыпаюсь свежий и бодрый, молодость победила и я вновь готов в битвам. Как гладиатор.
После обеда — прогулка, но я лишен удовольствия смотреть игру в «слона».
Меня — к следаку. Видимо, конвейер ускорил движение.
Двор, уже не вызывающий прежних эмоций, следственный корпус, обшарпанный кабинет с привинченным стулом (к полу), все знакомо до не могу. А вот и новое — вместо Романа Ивановича какая то неприятная рожа, пожилая, вся в морщинах, в сером костюме:
— Садитесь, подследственный Иванов, я — помощник старшего следователя Приходько, майор Сорокин, вызвал Вас по ряду вопросов.
Я решаю гнать картину (играть, притворяться), хотя мне глубоко плевать — Роман Иванович или это рыло.
— А где мой уважаемый Роман Иванович? — с нескрываемой издевкой спрашиваю я.
