Музыка поглотила его. Дворский не знал ничего другого. Сторонился товарищей и избегал женщин. Денис полагал, что не имеет права растрачивать время на иное.

После встречи с матросом мальчишка добился от тетки, чтобы та определила его на музыкальное обучение. Хотел заниматься по классу баяна, но такой инструмент был тетке не по карману. А тут в соседнем квартале умер старый скрипач, эвакуированный из Одессы. Не было родных у музыканта, тетка похоронила его на трудовые копейки и устроила поминки на православный манер, хотя скрипач был евреем и хоронить его, видимо, полагалось по-другому.

Но вот скрипка старинной работы по дворовому решению отошла, конечно, Дениске. Значит, судьба…

Тетка тоже умерла. Уже когда вернулись они в Одинцово, где до войны жила тетка, а Дворский заканчивал в Москве консерваторию. Племяннику прочили будущее, и тетка ушла в иной мир спокойно, зная что выполнила перед братом родственный долг.

Был Дворский изумительным скрипачом. Люди плакали на его концертах, а знатоки разводили руками и сыпали, как шелуху, слова об итальянской школе, отечественных традициях, забывая, что при всей их правоте есть еще непостигаемое ими — Художник милостью Божьей.

Сам Дворский понимал, что не хватает ему мастерства, надо работать и работать, переделать собственное тело, приспособив его в придаток к смычку и скрипке, чтобы стать единым целым с прекрасным инструментом, оставленным в наследство старым одесситом.

Денис любил девушку и расстался с нею, не считал себя вправе любить по-настоящему, а обманывать не хотел.

Постепенно исчезали друзья: с ним было скучно. Он знал лишь одно — Работа. Его жизнь улеглась в жесткие рамки системы тренировок и режима. Ел Денис для музыки, спал, чтобы иметь силы снова и снова играть, выходил на прогулку освежить мозг, освободить его для новых комбинаций звуков. Он стал настоящим Мастером. И слушая его игру, товарищи прощали Дворскому его отрешенность от обычной жизни.

Больше не звонили, Дворский облегченно вздохнул и погладил футляр. Денис вспомнил, как попытался играть впервые после катастрофы, вспомнил и отдернул пальцы.

Та нелепая случайность… Впрочем, наверное, любые случайности нелепы. Он помнит, как отводили глаза врачи, не решаясь сразу ответить, что играть Денис больше не сможет. Перелом плеча, что-то мудреное с ключицей… Он и сам понимал, как это опасно, но ждал, когда врачи станут разуверять его.

Нет, лучше не думать! Тот страх, что пережил Денис, поднимая смычок залеченной рукой, нельзя пережить дважды. Страх пришел раньше, ибо Дворский знал, чувствовал — не будет он больше играть.

С ним произошло странное. Дворский забыл, что он музыкант. Сознание его раздвоилось, выделился совершенно иной человек, обычный смертный, а Мастер уходил в прошлое, и образ его тускнел и растворялся. Собственно, это и спасло Дворского от психической травмы, но это был другой Денис Дворский, совсем чужой для самого себя. Его личность, прежняя личность исчезла, ее заменил примитивный и пошлый, только внешне похожий двойник.

По ночам Денис слышал голоса. К нему приходили звуки, пробивались из подсознания никогда не слышанные мелодии. Дворский стал записывать их, и уже возникла мысль о рождении новой музыки, он будет композитором, раз судьба не позволила ему стать музыкантом.

Денис пытался заняться этим, но видно, нечто умерло в нем, слишком силен был в Дворском развившийся после аварии комплекс неполноценности, он убил в нем Мастера навсегда.

Скрипку Дворский не трогал, хотя никогда не расставался с нею. После выздоровления Дворского оставили в консерватории на административной работе. Но через полгода он ушел оттуда. Трудно было видеть, как рядом рождаются мастера.

Дворский без труда мог зарабатывать себе на жизнь игрой для невзыскательных слушателей. Дворский вполне мог играть, и неплохо играть. Только на скрипку и на все, что связывало его с прежним миром, Дворский наложил табу. Он похоронил Мастера.

Неожиданно для себя Дворский занялся журналистикой и вскоре работал уже в одной из московских газет, в отделе литературы и искусства. Дворский ходил по театрам, смотрел самодеятельные концерты, писал рецензии, не забывал и родную консерваторию.

Иногда думал с усмешкой, что приходится ему составлять психологические характеристики для других мастеров, в различных разрезах оценивать их искусство, и самому меж тем мучиться от горечи невосполнимой утраты.

В Рязань Дворский приехал на выпускные экзамены в музыкальном училище, намереваясь сделать для газеты репортаж.

Действо развернулось по программе, и специальный корреспондент из Москвы уже прикинул заголовок к материалу, когда, многозначительно улыбаясь, директриса представила журналисту длиннорукого юношу-скрипача. Дворский понял, что перед ним местная знаменитость, изобразил на лице крайнюю заинтересованность и приготовился слушать.

Мальчишка ошеломил Дениса. Опытное чутье отметило поистине виртуозный почерк исполнения. Дворский слушал и силился не разреветься прямо здесь, на глазах публики. От острой жалости к самому себе заходилось сердце, хотелось истошно кричать и яростно рвать на себе одежду. Он первым молча пожал руку мальчишке и незаметно ушел в город.

Наступил вечер, и Дворский продолжал шагами мерять улицы.

Потом Денис ушел к Рязанскому Кремлю и долго стоял на заросшем жесткой травой оборонительном валу, бездумно, будто внутренне онемевший, глядел на огненное кольцо города, фиолетовые блики в небе, на тусклые светляки звезд, едва пробивающихся сверху. Город жил разноликими чувствами, и Дворский вдруг остро позавидовал каждому огоньку: за ним были люди, необходимые миру.

Вернулся в гостиницу поздней ночью, а на следующий день Денис уехал.

По дороге на вокзал Дворский случайно посмотрел в сторону и увидел лоток, где продавались леденечные петушки. Он замер, шагнул к лотку, купил два петушка и вдруг увидел южный базар, худенького мальчишку, помятый котелок и безногого матроса. Круг замкнулся, и в нем не было Дворскому места.

…Денис раскрыл футляр и бережно вытащил скрипку. Привычно склонил голову влево и помахал, разминая руку, смычком.

Неприятно липкими оказались пальцы. Дворский отложил инструмент на стол, подошел к раковине и тщательно вымыл руки. Наконец, все было готово. Дворский скосил глаза на черный вентиль газовой плиты и поднял руку.

Мягко опустил он смычок и, едва коснулся скрипичных струн, испуганно вздернул его. Тоненько