сразу одернула себя.

Нет, нет, сейчас нельзя раскисать. В клинике ее по-прежнему ждало много работы: последнее наступлении русских в Галиции нанесло вермахту большой урон и раненые, отобранные ею в прифронтовых госпиталях для операции в Шарите, постоянно прибывали… Сейчас надо сварить кофе и будить Отто — днем он должен ехать в Вену для инспектирования школы подводных диверсантов.

Маренн затушила сигарету и, поднявшись, пошла принять душ. Проходя, она взглянула на часы в гостиной: они показывали начало седьмого утра.

В начале седьмого утра 20 июля 1944 года граф Клаус Шенк фон Штауфенберг, полковник, начальник штаба командующего армией в Берлине, правнук Гнайзенау — героя войны против Наполеона — выехал из своего дома на аэродром Рангсдорф для того, чтобы лететь с докладом в ставку Гитлера в Растенбурге. В руках Штауфенберг держал портфель с официальными бумагами. Такой же скромный коричневый портфель имел при себе и его адъютант: в нем находились две бомбы, начиненные английской взрывчаткой, хранившейся на секретных складах абвера — бомбы, которые по решению заговорщиков в этот день должны были убить фюрера и круто изменить судьбу Германии.

В 12.41 в ставке Гитлера «Волчье логово» прогремел мощный взрыв. Он раскидал толстые каменные стены барака, в котором проходило совещание: взлетела крыша, пламя п дым повалили из выбитых окон. Погибли несколько человек, почти все присутствующие получили ранения разной степени тяжести. Однако благодаря случайному стечению обстоятельств сам фюрер не пострадал.

В Берлине о покушении узнали только во второй половине дня, так как связь со ставкой фюрера в Растенбурге была нарушена. Но уже к 16.00 в городе стали происходить странные события: уличное движение полностью остановилось, по приказу военного коменданта по тревоге подняли охранный батальон, гарнизон в Шпандау и два военных училища. Командующий Берлинским гарнизоном генерал фон Хазе приказал армейским подразделениям блокировать правительственный квартал и применять силу, если части СС попытаются войти в город.

Все свидетельствовало о том, что в столице произошел военный мятеж. Войска маршировали по Берлину, занимали государственные объекты и… им никто не препятствовал. Несмотря на то, что в своих кабинетах на Вильгельмштрассе, Принцальбрехт и Беркаерштрассе присутствовали все, чей непосредственный служебный долг обязывал оказать мятежникам сопротивление: шеф СД Кальтенбруннер, шеф гестапо Мюллер, шеф разведки Шелленберг, — как сговорившись, они бездействовали. И хотя специальные части СС, выведенные в этот день на учения в район Потсдама, согласно секретному приказу уже спешили к городу, в Берлине, затаив дыхание, все ждали главного сообщения: жив ли фюрер.

В ведомстве Геббельса царила неразбериха, приезжали и звонили должностные лица, сбитые с толку противоречивыми слухами. Главное информационное управление бездействовало — радиоцентр захватили мятежные курсанты пехотного училища. Только в 17.30 прошло сообщение, что Гитлер жив. Командир курсантов, блокировавший дом радио, был настолько запуган и сбит с толку хорошо поставленным голосом.Геббельса и его аргументами, что даже не воспрепятствовал выходу передачи в эфир.

В это время Гиммлер, находившийся в ставке фюрера, уже вылетел в Берлин. Его назначили командующим внутренней армией, и перед тем, как сесть в самолет, он наконец дал приказ о проведении операции по подавлению путча. Странное бездействие закончилось. Геббельс, избежав ареста, перетянул на свою сторону некоего майора Ремера, командира охранного батальона, которому заговорщики поручили захватить Министерство пропаганды — он дал майору возможность лично поговорить с Гитлером по телефону. По приказу фюрера бывший заговорщик, произведенный в полковники и назначенный ответственным по обеспечению безопасности правительства, послал солдат для захвата гарнизонной комендатуры и известил все воинские части в районе Берлина, что они переходят в его подчинение.

Узнав, что Гитлер жив и ничего страшного, по сути, не случилось, Скорцени, находившийся с утра на Беркаерштрассе, решил все-таки совершить намеченную ранее поездку в Вену. Он выехал на вокзал. Но едва он вошел в вагон, в купе вбежал Раух, посланный Шелленбергом с сообщением, что в городе произошел военный мятеж и Скорцени приказано установить порядок.

Оберштурмбаннфюрер снова поспешил в штаб, где Шелленберг подтвердил эти сведения. Подхлестнутая Гиммлером, машина СД заработала на полную мощь — начались повальные аресты и репрессии. По распоряжению бригадефюрера Отто Скорцени поднял по тревоге школу диверсантов в пригороде Берлина и отправился на рекогносцировку в город.

Когда он вернулся в Управление, его пригласил к телефону фельдмаршал Йодль. Он передал Скорцени личный приказ фюрера — немедленно со взводом эсэсовцев прибыть на Бендлерштрассе к зданию военного министерства и поддержать майора Ремера и его охранный батальон, окруживший штаб заговорщиков.

К приезду Гиммлера в Берлин практически все мятежные формирования находились под контролем СС. Единственным очагом восстания еще оставалось здание министерства. Здесь собрались основные заговорщики. Среди них усиливалось настроение отчаяния. Ни у кого не оставалось сомнений, что заговор провалился. В считанные часы армия оказалась раздавленной Гиммлером и его эсэсовцами. Для охраны здания оставалось только тридцать пять солдат у главных ворот министерства.

Маренн весь день провела в клинике. Лишь к вечеру, обеспокоенная тем, что в Шарите отключили связь, радио молчит, а на улице происходят какие-то странные передвижения войск, она поспешила на Беркаерштрассе, где узнала от Фелькерзама, что военные подняли путч и на фюрера совершено покушение.

Первой ее мыслью было немедленно отправить домой дочь, чтобы она не подвергалась опасности, так как в случае вооруженных столкновений Беркаерштрассе несомненно станет одним из объектов нападения.

Однако в Бюро переводов ей сказали, что Джилл сразу после обеда выехала с каким-то поручением в военное министерство и до сих пор не вернулась. Что происходит в военном министерстве, Маренн уже знала. Она испугалась. И, не известив никого, одна поехала на Бендлерштрассе. Она гнала машину, боясь даже подумать, что может случиться с Джилл, если здание уже оцеплено и началась перестрелка. А если и нет, на Джилл — эсэсовская форма…

Маренн подъехала к министерству в начале одиннадцатого вечера и была удивлена, увидев, что здесь пока еще все спокойно. Она беспрепятственно вошла в здание, прошла по пустынным коридорам. Где же может быть Джилл? Что, если она уже уехала отсюда? И если она окажется на улицах города, когда вспыхнут уличные бои. Потеряв сына, Маренн не могла даже допустить мысль о том, что ее дочери может грозить какая-то беда. Джилл стала вдвойне ей дорога. Теперь она любила только се, ее саму, и в ней — ее погибшего брага…

Дверь одного из кабинетов неожиданно распахнулась. Несколько офицеров, вооруженных гранатами и автоматами, пробежали по коридору, в полутьме не заметив ее. Пропуская их, Маренн прижалась к стене спиной. Она почувствовала, как ее пронизал нервный холодок. Офицеры ворвались в какую-то комнату. Оттуда послышался громкий разговор — кто-то пытался их успокоить.

Потом раздались крики, началась стрельба. Один офицер снова выбежал в коридор. Он, видимо, был ранен. Маренн без труда узнала в нем полковника Штауфенберга. Она не была знакома с ним лично, но несколько раз встречала его в штабе. Штауфенберг принадлежал к известной аристократической семье.

Еще не понимая, что происходит, Маренн инстинктивно сделала несколько шагов к полковнику, чтобы помочь ему, но тут вслед за ним появились его преследователи. Они, вероятно, хотели арестовать его. Скрываясь от них, он успел заскочить в соседний кабинет. Но вскоре его схватили и вывели вместе с фельдмаршалом Беком и генералом Ольбрихтом… Непосредственный начальник Штауфенберга, генерал Фромм, командующий армией в Берлине, приказал пленникам сложить оружие. Но фельдмаршал гордо возразил:

— Вы не можете этого требовать от меня, своего бывшего командира. Я сам сделаю то, что считаю нужным!

Подойдя к двери комнаты, в которой все происходило, Маренн с ужасом наблюдала, как уважаемый престарелый человек достал из кобуры пистолет и, приставив дрожащей рукой дуло к виску, нажал на курок.