— непоседа…

— Ты говорила с Гудерианом? — спросил Шелленберг. — В конце концов, его тоже «обидели», — он засмеялся, — назвали по имени, как мальчишку!

— Мне стыдно даже звонить ему, — честно призналась Маренн, — Позвони ты.

— Хорошо.

Вальтер Шелленберг поставил чашечку с кофе на стол и подошел к телефону.

— Генерала Гудериана, — приказал он, сняв труб ку, — Вальтер Шелленберг. Добрый вечер, дружище, заговорил, услышав голос генерала. — Да, да, ты угадал. Именно по этому поводу, — он оглянулся на Маренн. — Что? Айнзибель поручился за него, — Вальтер снова рассмеялся. В который уже раз парню повезло. У него много «адвокатов». И ты уже отменил приказ? Надеюсь, ты понимаешь, Гейнц, мальчик еще очень молод, он нуждается в самоутверждении. А некоторые наши командиры, напрочь лишенные чувства юмора, воспринимают все слишком прямолинейно. Ну, это уже легче. Благодарю тебя, Гейнц. Надеюсь, мы как нибудь пообедаем вместе. Всего доброго.

Он повесил трубку. Стало смеркаться.

— Приказа не было, — успокоил Маренн бригадефюpep, снова садясь в кресло. — На основании ходатайств командира экипажа и командира дивизиона группенфюрер фон Айнзибель не удовлетворил рапорт и лично поручился за ефрейтора перед вышестоящими чинами, которые тоже уже понаслышаны о «подвигах» твоего сына. Но с точки зрения дисциплинарных взысканий юноше ничего не грозит. У него, оказывается много защитников, — Маренн облегченно вздохнула. Вальтер пристально посмотрел на нее. — И почему его все так опекают? — спросил он, понизив голос. — Не знаешь? Я думаю, из-за его мамы, наверное.

Маренн смутилась и опустила глаза. С самого начала их встречи она заметила взгляд бригадефюрера, обращенный к ней. Нежный, идущий прямо из глубины сердца. Он обволакивал ее лицо, фигуру, ноги, скользил по волосам, рукам и пальцам. Ей не доводилось поймать его прежде, но с самой первой встречи с бригадефюрером осенью тридцать восьмого года она подозревала, что он может быть таким… Они всегда встречались с Шелленбергом в служебной обстановке и никогда вот так вот…

Теплый взгляд бригадефюрера исподволь ласкал ее во время беседы с Гудерианом, волновал за чашкой кофе, от него мурашки бежали по коже и нервная дрожь охватывала тело — он раздевал ее, он любил ее, он обладал ею… Любил…

Маренн почувствовала, что от этого случайно мелькнувшего в голове слова ее бросило в жар. Да, она знала еще в тридцать восьмом, что бригадефюрер будет любить ее — тогда, когда он предлагал ей выбор, предчувствовала это. И, как оказалось, тогда уже была согласна. Красивый и молодой шеф внешней разведки… Прошло четыре года… Она ждала все время. Но бригадефюрер не подавал ей до сих пор повода.

— Мне надо уходить, я тороплюсь, меня ждут, — быстро сказала Маренн, стараясь не встречаться с Вальтером взглядом. Бригадефюрер промолчал.

— Я так благодарна тебе, — она подняла глаза и… остановилась. Он больше не скрывал своих чувств. Яркие синие глаза вдруг стали темней и глубже. Он поднялся с кресла и подошел к ней, взял ее за руки…

— Маренн, — произнес он изменившимся голосом.

— Нет, нет! — отшатнулась она. — Нас увидят!

— Здесь никого нет, — успокоил ее бригадефюрер, — только охранники в парке.

— Маренн, — его взгляд стал пронизывающим. Казалось, он видит ее бешено колотящееся под плотной материей кителя сердце…

— Нет! — вскрикнула Маренн и отвернулась, словно желая спрятаться за маленькое, коротенькое словечко.

— Маренн, — настойчиво повторил Шелленберг, — ты должна наконец узнать то, что давно знаю я сам и знает моя жена, хотя я никогда не говорил с ней об этом. Я люблю тебя, — произнес он проникновенно и крепко сжал ее пальцы. — Люблю тебя все четыре года, как только увиделся с тобой в тридцать восьмом. Я знаю — мне нельзя. Мне не простят, и многое уже поздно. Я никогда не испытывал такого сильного чувства. Моя беда, что пришло оно ко мне слишком поздно: не по возрасту, Маренн, а когда поздно что-либо изменить… — он обнял ее и ласково приподнял ее лицо, заглядывая в глаза. — Но все же я подал рапорт рейхсфюреру, о разводе.

— О разводе?! — воскликнула, не сдержавшись, Маренн, — но Мюллер… Он же сразу вспомнит, что твоя жена — полячка, то есть славянка, — быстро заговорила она, едва сдерживая дрожь, — что было дано особое разрешение. Он же воспользуется всем этим… Против тебя…

— Молчи, — Вальтер прижал указательный палец к ее губам. — Я всегда знал, что ты — сообразительная женщина. Но что бы ни последовало дальше, я так решил. И поэтому сейчас открываю тебе свои чувства. Я больше не могу оставаться с Ильзе, — в его голосе от волнения прозвучала хрипота. — Если мне посчастливится разбудить в тебе любовь, ты станешь моей женой, Маренн.

— Я?! — Маренн не поверила тому, что услышала. — Я же — заключенная концентрационного лагеря, — пролепетала она, чувствуя, как мысли ее путаются и теряются безнадежно, — ты сам говорил, что у гестапо нет такой практики…

— Молчи, — еще раз остановил ее Шелленберг, привлекая к себе. — Позволь мне самому разбираться с Мюллером и с практикой гестапо. Я же сказал, я люблю тебя… Какое еще гестапо?

Услышав его признание, Маренн словно обмякла в его руках — напряжение спало. Вальтер наклонился. Его губы коснулись ее расслабленного рта. Она почувствовала, как кровь быстрее побежала по жилам, голова закружилась. Его язык проникал в ее рот со все более возрастающей страстью. Скользнув кончиком языка по его зубам и деснам, она с неожиданным для себя самой порывом ответила на его поцелуй. Ее руки скинули с его плеч китель и расстегнули пуговицы на его рубашке, горячая ладонь легла на возбужденное тело. «Как же я приду к тебе завтра?» — прошептала она испуганно, прижимаясь к нему. Он улыбнулся:

— Придешь, как всегда, — ответил он тихо, — с докладом.

Потом легко поднял ее на руки и перенес в спальню.

Запах сирени настойчиво струился в окно, где го вдалеке над озером прокричала одинокая птица. Прокричала и затихла. Маренн распрямила изящную обнаженную спину, потом наклонилась — ее исполненные желания горячие груди с набухшими сосками прикоснулись к его груди. Подавленный стон наслаждения пронесся в полумраке короткой летней ночи. Длинные темно коричневые волосы, струясь живым потоком, связали воедино обнаженные тела…

Откинувшись на постель, Маренн устало закрыла глаза. На ее губах играла легкая радостная улыбка. Покрытое бусинками испарины тело расслабилось.

Приподнявшись на локте, Вальтер целовал ее плечи и шею, затем поправил волосы, раскинутые на подушке:

— Красивые, длинные, — произнес он, прижимая к лицу отливающие рубиновым блеском пряди.

— Они мертвые, Вальтер, — ответила она, открывая глаза. — Их убила Первая мировая война. А когда-то, в юности, они были светло-коричневые, как у Монны Ванны Россетти.

Потом она тоже приподнялась — легкая бабочка полупрозрачных сумерек испуганно села на ее будто вылепленные античным скульптором плечи. Ее красивые ласковые руки медленно заскользили по его рукам, начиная от кончиков пальцев вверх по ладоням, потом по запястьям, по внутренней стороне рук, по плечам, по щекам, по губам и снова по плечам на грудь…

— Я знала, что нам не избежать этого, — решилась открыться она, — я сразу почувствовала — так и будет. Я была согласна уже тогда…

— Так значит, ты любишь меня, Маренн?

— Да.

Рейхсфюрер СС Гиммлер в сопровождении двух адъютантов прибыл на Беркаерштрассе в половине девятого утра. В приемной начальника Шестого управления СД-заграница его встречали адъютант бригадефюрера гауптштурмфюрер СС Ральф фон Фелькерзам и руководитель группы Y1-F штандартенфюрер СС Альфред Гельмут Науйокс. От них рейхсфюрер с удивлением.узнал, что бригадефюрер