Улыбка этого весьма соблазнительного хищника производила обезоруживающее впечатление. Но почему «хищника»? Почему ей так подумалось о Шелленберге? Да, она не знала его прежде, она его видела в первый раз. Но все же… Должны же существовать в нем замаскированные вежливостью, изысканностью манер и обаянием столь возвеличенные в СС жесткость, твердость и непреклонность, и доведенное до абсурда превосходство силы вкупе с неукротимой гордыней — то есть все то, о чем, захлебываясь от восторга, твердил ей неоднократно Габель, превознося новую преторианскую гвардию фюрера, причем сам, принадлежа к этой гвардии, не обладал ни одной из упомянутых черт.

Молодой и красивый шеф, элегантный, подтянутый, который мог бы служить эталоном красоты и позировать для любого плаката, которых Маренн насмотрелась накануне на улицах Берлина, этот интересный, обаятельный мужчина, созданный, чтобы очаровывать женщин, глава разведки СС, зачем он сюда приехал? Что он хочет у нее узнать? Что ест на завтрак граф де Трай? Пожалуй, это последняя самая «свежая» информация о Франции, которую она способна сообщить ему после двухлетнего заключения в лагере. И почему его адъютант, будь он неладен, все время стоит у нее за спиной, как будто опасается чего-то…

— Возможно, я удивлю Вас, фрау Ким, возможно — нет, — Вальтер Шелленберг говорил все так же невозмутимо, спокойным, ровным голосом, — но мне хотелось бы сейчас называть Вас другим именем, тем, которое является Вашим настоящим именем, данным при рождении и нравится мне гораздо больше — Маренн.Это красивое имя для красивой женщины. Вы удивились?

— Нет, — ответила ему Маренн сдержанно. — Ведь я сама сказала его в лагере господину обер… — она замолчала, сделав вид, что забыла звание

— Оберштурмбаннфюреру СС Скорцени, — помог ей Шелленберг. — Верно?

Он даже не догадывался, что она думала о нем, впрочем… Что-то мелькнуло в его глазах, что-то… ну, как подобрать слово… мелькнуло и померкло, зачем ломать голову? А он? Интересно, что думает о ней Вальтер Шелленберг? Конечно же, совсем не то, что говорит сейчас, как и все мужчины на свете…

— Теперь мы знаем о Вас все, — продолжал господин бригадефюрер, — и лично я восхищен Вашим мужеством. Вы вынесли два года мук, много страдали — ни за что. Мы расследовали дело — Вы невиновны.

Маренн изумленно вскинула брови. Да не ослышалась ли она? Неужели на самом деле?

— Так я могу ехать? — спросила она с надеждой в голосе.

— Куда? — не понял ее Шелленберг.

— Домой. Во Францию.

— Не можете, — ее словно окатили ледяной водой.

— Но почему?!

— Вот об этом, фрау Маренн, я и приехал с Вами поговорить, — произнес Шелленберг серьезно и прошелся по комнате, заложив руки за спину. — Вы невиновны. Вас арестовали по ложному доносу. Мы определили, кто его написал: один из ваших аспирантов, которого Вы не допустили к защите диссертации.

— Я помню, помню, — кивнула головой Маренн, — очень неприятный юноша, да и бездарный. Я, признаться, подозревала его.

— Он будет наказан.

— Не стоит.

— Его накажет гестапо. Он работает на них. Он ввел их в заблуждение, указав на невинного человека, тогда как виновный, возможно, скрылся незамеченным. Но это не наше дело. Однако, являясь заключенной лагеря, Вы, фрау Маренн, также находитесь в ведении гестапо. И гестапо не собирается Вас освобождать.

— Что это значит? — возмутилась Маренн. — Доказано, что я невиновна, меня оклеветали, и я должна оставаться в заключении? Я не могу быть свободна. Почему? Я не понимаю…

— Потому что гестапо никого зря не арестовывает, — ее поразил ответ бригадефюрера, — а тем более не отпускает без веских оснований…

— Каковы же должны быть эти основания? — поинтересовалась Маренн язвительно, — Разве то, что я невиновна, само по себе не является достаточным основанием для освобождения моего и моих детей?

— Гестапо еще никто не доказал, что Вы невиновны.

— Но Вы же сказали… — Маренн растерялась. Или элегантный бригадефюрер не отвечает за свои слова?

— Сказал, — подтвердил он спокойно. — Но так считаем мы, разведка. Мы забрали Ваше дело в Четвертом управлении и сами доследовали его. Освобождение же из лагеря — исключительная прерогатива гестапо. А они возражают против Вашего освобождения.

— Но почему? — воскликнула, едва сдерживаясь, Маренн.

— Потому что у них нет такой практики, — страшные слова…

— Как это? — переспросила она, решив, что ослышалась. — Как это: нет такой практики? Даже если человек невиновен?

— Если он в гестапо — он виновен, — ответил Шелленберг жестко, но тут же пояснил: — Гестапо рассуждает так. Вы плохо знаете наше государство, фрау Маренн, — в голосе бригадефюрера промелькнуло сочувствие. Германия теперь, как вам объяснить, — он задумался на мгновение. — Германия теперь — это гестапо. Они контролируют все и все решают… Гестапо может арестовать не только Вас или любое другое гражданское лицо. Они могут арестовать и меня, и его, — Шелленберг указал на своего адъютанта, — и даже рейхсфюрера СС. Они могут арестовать любого, если усомнятся в нашей преданности фюреру. Из гестапо не освобождают, фрау Маренн. Гестапо не бывает не право. Оно право всегда. Даже если впоследствии Генрих Мюллер, шеф тайной полиции, станет Вашим лучшим другом, он никогда не признается, что он был неправ.

Как генерал войск СС, я могу принести Вам извинения за ошибку, совершенную не мной, но гестапо никогда не извинится перед Вами — не ждите. И я не могу их заставить — это не в моей власти. В моей власти лишь помочь исправить ошибку. И на это гестапо, которое конечно же знает, что вы невиновны, — подчеркнул бригадефюрер Шелленберг, — на это гестапо готово согласиться. Точнее, они уже согласны. Мы все обсудили с. их руководством.

— И что это значит? Что ждет меня? — Маренн снова охватил страх за детей. Господи, неужели ей никогда не вырваться из этой проклятой страны? Сколько они еще будут мучить ее? За что?

— Вчера вечером я имел беседу о Вас с рейхсфюрером СС Гиммлером. При нашем разговоре присутствовал обергруппенфюрер СС Мюллер, шеф гестапо. Я не стану от Вас скрывать, основанием, чтобы вырваться из лап гестапо и стать свободным, относительно, конечно, ибо тот, кто побывал в гестапо, — не пугайтесь, но это правда, — либо умирает, либо уже никогда не сможет быть от него полностью свободен. Так вот, таким основанием является толь ко согласие на сотрудничество с тайной полицией. Но я снова обращаю Ваше внимание, фрау Маренн, — Шелленберг сделал многозначительную паузу, — я не хочу, чтобы Вы испугались и отказались раньше времени, перечеркнув очень многое. В вашем случае все будет иначе.

Мы выговорили у гестапо исключительное право работать с Вами, мы — внешняя разведка СД. Конечно, это нам кое-чего стоило. Но Вас не касаются детали подобного рода — наш извечный торг с Мюллером существовал до вашего появления, продолжится он и после вас.

На сей раз Мюллер уступил — свое он отыграет как-нибудь попозже, никто не сомневается в его отменной памяти. Возможно когда-нибудь, если Вы примете наши условия, он попросит отыграться Вас. Но не будем забегать вперед — вернемся к настоящему положению вещей.

А оно таково, — Шелленберг перестал мерить шагами пространство кабинета и остановился прямо перед Маренн. — Вы очень запутали свою жизнь, фрау, и нам пришлось потрудиться, прежде чем мы установили истину — для Вашей же пользы. У Вас много титулов, много имен и жили Вы до сих пор, как оказалось, вовсе не одной жизнью, как все обычные люди, а двумя-тремя одновременно, и о каждой из них либо сложены легенды, либо наоборот, — абсолютно ничего не известно.

Тем не менее мы установили, что Вы, уважаемая фрау Ким Сэтерлэнд, если читать Ваши документы, предоставленные гестапо, на самом деле — эрцгерцогиня Мария Элизабет фон Кобург де Монморанси, по