Стоя в директорской ложе, пели Клаудио и Паола Тоссканини. Пели оркестранты, певцы на сцене. Сам Артуро пел, дирижируя, обернувшись в зал.

— Vivo, Тосканини! — кричала молодежь, подбрасывая в воздух шляпы. — Vivo, Артуро!

После паузы Тосканини продолжал дирижировать оперой. Когда кончился спектакль, толпа вынесла его на руках из театра.

Тосканини в это время не имел постоянного места работы. Он был странствующим капельмейстером. Переезжал из города в город и ставил оперы: в Пизе, Брешии, Парме, Палермо, Болонье — всюду, где были небольшие оркестры и труппы певцов.

Велика была роль этих театров в музыкальной жизни Италии. Они поддерживали культуру пения, способствовали развитию оперного творчества композиторов, музыка проникала в народ. Последние гроши тратили бедняки, чтобы послушать оперу: театры никогда не пустовали. Угодить ценителям было нелегко. Стоило солисту сорваться на трудной ноте или спеть неинтересную, лишенную трудностей каденцию, как гнилые апельсины летели на сцену. Зато уж если исполнение нравилась, певец становился популярной личностью: каждый старался оказать ему знаки внимания.

Работа в маленьких театрах была полезной школой. Она требовала выносливости и быстроты ориентировки, умения со скромными возможностями добиваться ощутимых художественных результатов, требовала разносторонних умений и навыков. Режиссуры в театре тогда не было. Все должен был делать дирижер: показывать актерскую игру, разучивать с певцами партии, помогать не всегда опытным и квалифицированным оркестрантам, а иногда даже и организовывать расклейку афиш.

Нелегко было достичь совершенства в таких условиях. Но Артуро ни себе, ни другим не давал послаблений. Когда дело касалось работы, он был неумолим.

Репетиции продолжались по шесть—семь часов. Каждая фраза повторялась бесчисленное множество раз. Вбегая на сцену, Артуро показывал артистам движения, жесты, он добивался, чтобы певцы были правдивы и естественны. Его приводили в ярость вольности певцов, стремившихся показать лишь свою технику, без учета смысла музыки. Артуро не считался ни с какими авторитетами, только музыка была для него законом. Однажды в Пизе примадонна украсила свою арию причудливой, эффектной, но бессмысленной каденцией. Тосканини прервал репетицию.

— Звезда здесь я, а не вы, — обиделась певица.

— Звезды, мадам, бывают только на небе, — ответил Тосканини и передал партию другой исполнительнице.

Он становился страшен в гневе, не стеснялся о выражениях, топал и кричал, путая итальянские, французские, немецкие слова.

Когда в одном городе ему отказали в дополнительной репетиции, он бросил все и, не имея денег, отправился домой, в Парму, пешком, рискуя потерять работу. Его вернули с дороги.

Был и такой случай. Однажды на спектакле певцы не послушались советов Тосканини. Он рассердился и обиделся. Сел в Генуе на корабль и уехал в Аргентину, в Буэнос—Айрес, на целых три года.

Никакой половинчатости не терпел он в музыке. Все или ничего. Совершенство достигалось ценой нечеловеческих усилий и энтузиазма. Никто не мог сказать, что Тосканини жалел себя или когда—нибудь делал меньше других. Он работал больше всех и жил, собственно, ради музыки. Он был требователен прежде всего к самому себе. Никогда не был собой доволен. Всегда видел цель более совершенную — идеал звучания, к которому стремился. И эта самоотверженность не могла не заражать людей. В конце концов они убеждались: Тосканини раздражался, встречая бездарность, небрежность, ложь. Тосканини не прощал подлости. Требовал честного служения музыке, без интриг, зависти, распространенных среди тогдашних певцов.

Закончив работу, Тосканини становился простым, мягким, общительным. Любил поговорить. Интересовался домашними делами своих сотрудников. Разделял их радости и горести. Делился заработком.

Спектакли, концерты Тосканини имели огромный успех. Слушатели не отпускали дирижера, стараясь подольше насладиться музыкой под его управлением.

Однажды, это было в Турине, после концерта публика неистовствовала. Измученный Тосканини — он вкладывал в каждое выступление все свои силы — наконец добрался до гостиницы и улегся спать: обычно после работы он сразу засыпал. Спать ему не дали. Публика отказывалась покинуть театр, аплодисментам не было конца. Из театра послали за Тосканини. Он встал, оделся, вернулся в театр и без репетиции «на бис» продирижировал симфонией Шуберта.

Ему не было еще и тридцати лет, а в репертуар его входили 165 оперных сочинений 54 композиторов, причем всеми операми он дирижировал наизусть — это было новшеством в то время, особенно в оперном театре, где дирижер должен был управлять и солистами и оркестром, и хором.

В те годы великий Джузеппе Верди продолжал работать недалеко от Буссето. И на склоне лет композитор поражал свежестью таланта: в восемьдесят лет он написал оперу о веселом, жизнелюбивом сэре Джоне Фальстафе на шекспировский сюжет, по либретто Арриго Бойто — поэта и композитора, участника гарибальдийских походов. Бойто был другом Тосканини.

Однако, создав много замечательных произведений, Верди не имел выдающихся единомышленников — дирижеров, которые полностью разделяли бы его взгляды, понимали его творческие идеи, умели создать спектакль, в котором все элементы: пение, игра, оркестр — соединились бы в единое гармоническое целое.

Только на склоне лет Верди узнал такого дирижера—единомышленника — Артуро Тосканини.

Однажды, изучая автограф оперы Верди «Фальстаф», Тосканини случайно заметил маленький клочок бумаги — несколько слов, написанных старческим почерком, — запись Верди о Фальстафе после окончания оперы:

«Все кончено. Иди, иди, старый Джон, — иди своей дорогой сколько жизнь тебе позволит.

Забавный тип плута. Вечно живой, под разными масками.

Повсюду и везде. Иди, иди

вперед, — вперед!..».

Бережно уложив листок в обложку, Артуро спрятал его в карман. И с тех пор не расставался с