Забелину очень захотелось, чтобы она тоже услышала эти стихи и вообще чтобы она сейчас была рядом с ним, в этой колымаге. Реакцию ее предсказать, конечно, невозможно. 'Мы с тобой такие маленькие крохи и все что-то суетимся, воображаем, гоняемся за джинсами! Зачем?.. Обними меня… крепче…' Или: 'Дьявольская скука… камни, камни, камни… Трата времени… Не трогай меня'.

Он не предполагал, что попадет в такие тиски. Он даже подумал как-то обратиться к знакомому гипнотерапевту, чтобы тот погасил этот болезненный очаг возбуждения. Гипнотерапевт творил чудеса. В прошлом сезоне он вывел 'Динамо' на первое место. Но тут же Забелин отказался от гипнотерапевта, боясь, в случае 'излечения', оказаться в полном вакууме и просто испугавшись, что она перестанет вызывать в нем какие-либо эмоции и превратится в обыкновенную статистку…

Колымага остановилась. 'Эстонец', поддерживая 'эстонку', опустил ее на землю, и ее начало яростно рвать. С каждым приступом сувенирная календарь-косынка сползала с головы, обнажая сардельки-бигуди. Потом она совсем упала на землю. Ветерком отнесло ее к заднему колесу как раз под Забелиным, и он увидел, что календарь этот тысяча девятьсот семьдесят пятого года. 'Эстонец' в растерянности топтался возле нее и говорил, обращаясь к колымаге:

— Извините, конечно, но у нее такая история…

— Эн как с души рвется, — пробурчала 'свекровь'. — И чего потащылась с таким-то брюхом.

— Токсикоз беременности, — сказала студентка.

— Поздний, — сказал студент.

— Ранний, — сказала студентка. — Какой же это поздний?.. Гражданка, у вас сколько месяцев?

— Ой, шесть, — простонала 'эстонка'.

— Шесть у нас, — подтвердил 'эстонец'. — Извините, конечно…

'Эстонец' поднял с земли календарь-косынку, и колымага тронулась.

— Я в газете читал, — громко произнес 'вдовец-курец', — что в Англии каждый полицейский, они у них бобби называются, так вот каждый бобби умеет принять роды.

— Здесь не Англия, — засмеялся 'международник'.

Когда колымага выкатилась из ущелья, дорога, петляя, поползла вверх, мотор заработал натруженней, стало тепло, а потом очень быстро — жарко, и начало закладывать уши.

'Эстонец' гладил по спине 'эстонку', заглядывал снизу в ее лицо и все время спрашивал:

— Как? Не тянет? Скажи, не тянет?

Нет, гипнотерапевт отпал сразу. И Забелин был рад этому. Однажды ночью, зимой, часу в четвертом, она позвонила ему по телефону и настоятельно потребовала, чтобы он приехал…

Они просидели в кухне часа два, щекоча друг другу нервы полудвусмысленной болтовней. Она начала зевать, и он понял, что надо уходить. Встал лениво, нехотя оделся, тоскливо оглядел кухню, сказал 'пока' и вышел. Дверь за ним тщательно закрыли на все замки и цепочки.

'Международник' достал из кармана газету, разложил ее на коленях, вынул из целлофанового пакета кусок курицы, булку и начал жевать. Колымага последовала его примеру, зашелестела бумагами, пакетами, газетами, зажевала, задвигала скулами. Запахло ливерной колбасой и крутыми яйцами.

— Эй! — услышал Забелин сверху. Он поднял голову. Она стояла на балконе в одном халате. — Эй! Поднимись-ка!

Он буквально взлетел на девятый этаж.

— Обними меня, — сказала она, когда Забелин вошел. — Вот так! А то мне что-то жутко… Ты не можешь не пойти на работу?

Но Забелин никак не мог не пойти на работу.

— Тогда приходи вечером.

— Угощайтесь, — предложил сидевший справа 'статист'. На его коленях лежали помидоры, огурцы и пончики.

— Спасибо. Я не хочу.

А когда вечером он приехал к ней, к двери была пришпилена записка: 'Уехала за город. Буду через два дня'.

— Берите, не стесняйтесь, — настаивал 'статист'.

— Спасибо. Я сыт.

'Свекровь' посмотрела на него подозрительно.

— Фигуру небось бережет, — жуя, сказал 'вдовец-курец'.

— Все зависит от обмена, — объяснил студент и отхлебнул лимонад прямо из горлышка.

— У нас в группе одна девочка есть, она вообще ничего не кушает, а весит сто двенадцать килограммов, — вставила студентка.

— Типофизарное ожирение, — объяснил студент.

— Болезнь Кушинга-Иценко, — уточнила студентка и хрустнула редиской.

— Вот с жиру и бесятся, — добавила 'свекровь'.

'Вдовец-курец' поспешно прожевал, проглотил и выпалил:

— А вот в 'Здоровье' была напечатана любопытная французская диета…

— Здесь не Франция, — перебил его 'международник' и смачно стукнул яйцом по яйцу.

— Ну так как? — снова пристал 'статист' справа.

Забелин отказался.

— Была бы честь, верно? — обратился 'статист' к соседней 'статистке'.

Та оторвалась от книги и рассеянно кивнула.

Молчавший долгое время экскурсовод-водитель вдруг заметил:

— Товарищи экскурсанты, остатки пищи и всякие банки-бутылки на дорогу не бросать, а хранить до специально отведенного места.

Из-за крутого поворота навстречу выскочил 'газик'. Сидевший рядом с шофером милицейский майор сделал знак колымаге остановиться.

Поздоровавшись с экскурсоводом-водителем, как со старым приятелем, майор попросил всех сидящих в колымаге приготовить документы.

Видно было, что майору очень жарко и многое надоело. Фуражка его сбилась на затылок, воротник расстегнулся, галстук сполз вбок. Синяя некогда рубаха почти выцвела и только под мышками, мокрая от пота, сохранила прежний цвет.

Колымага полезла по карманам, сумкам и бумажникам. Дойдя до Забелина, майор взял его старый, неизвестно на чем державшийся паспорт и долго с вниманием стал его изучать, переводя взгляд то с паспорта на Забелина, то с Забелина на паспорт. Потом, не возвращая паспорта, спросил:

— Давно здесь?

— Семнадцать дней.

Колымага насторожилась.

— Почему до сих пор не обменяли? — спросил майор.

— Замотался, — вяло улыбнулся Забелин.

— Замотался, — недовольно повторил майор, все еще не возвращая Забелину паспорт. — А для чего, я вас спрошу, государство обмен паспортов устроило?

Забелин напряженно стал думать для чего, но майор ответил сам:

— Для того, чтобы население их вовремя обменяло.

— По приезде я сразу обменяю, — поспешно сказал Забелин.